Стр. 1 из 69

Посвящается Поли

Прости, что столько лет носила твои бейсболки.

Глава 1

Я замечаю статуэтку краем глаза и застываю. Со мной так всегда происходит.

Тело немеет. Кровь гудит в ушах низким жужжанием далекого роя, и каждая клеточка моего тела кричит: спаси ее спаси ее спаси ее.

Я могу только одно - повиноваться.

Она стоит на дешевом алтаре на крыльце старого дома: мраморный ангел среди пластмассовых фигурок. Трех синих птиц, трех белок, трех енотов.

Их девять - идеальное число.

Холодный воздух вдруг становится густым и тяжелым, напоминающим пендлтонские одеяла, которые отец раньше привозил из деловых поездок. И воздух пахнет этими одеялами - приятный шерстяной запах.

Я смотрю в окно, пытаюсь найти признаки жизни в доме. С того места, где я стою, он выглядит чистеньким. Только мое лицо отражается в пыльном окне - огромные серо-зеленые глаза, гладкие темные волосы, - искаженное покоробленным стеклом, незнакомое.

Я оглядываюсь, никого не вижу, тянусь к ангелу. Секунды до прикосновения быстрые и теплые, они вибрируют, как череда микроземлетрясений. Весь мир исчезает, замирает, когда я приближаюсь к статуэтке, и приближаюсь, и приближаюсь. Дюймы. Сантиметры. Миллиметры. Момент нашего соприкосновения замедленный, священный, грохочущий, единственный момент, когда все обретает смысл. Ангел у меня и в безопасности. Я бегу к той части неба, по которой солнце уже двинулось к горизонту, прямо в густую синеву, появившийся в кармане жилетки тяжелый предмет покачивается при каждом шаге.

Статуэтка моя. И я - ее. Мы принадлежим друг другу.

* * *

Миновав несколько домов, я замечаю, как что-то изменяется в темном окне: пятнистая занавеска выглядит так, будто ее только что подняли, а потом резко опустили.

Я сжимаю лежащую в кармане статуэтку. Меня кто-то видел?

Теперь я слышу шаги, и что-то меняется: словно воздух у меня за спиной вибрирует. Кто-то совсем рядом, наблюдает за мной. Я это чувствую.

Поворачиваясь лицом к шагам, сжав кулаки, но никого нет. Никто не преследует меня. Я слышу мысли ангела, лежащего в моем кармане: «Ты в безопасности, Ло».

Но от этой улицы, от этого района у меня по коже бегают мурашки. Странное тревожное чувство вползает в пальцы. Я даже не знаю, где нахожусь. После школы наугад перескакивала из автобуса в автобус в поисках новых мест.

По большей части я еду в другие пригороды, нахожу старшую школу, или магазин, торгующий бейсболками, или ресторан, который понравился бы моему брату. Обычно путь мой заканчивается в дешевой пиццерии: худые патлатые подростки торчат в каждой кабинке. Я заказываю колу, чаще всего, а потом просто сижу, слушаю, когда кто-то из них упомянет его имя: Орен.

Они его ни разу не упоминали. Пока.

В последнее время я на этом не останавливаюсь. Сев в городской автобус, выходила на третьей, девятой или двенадцатой остановке, потому что эти цифры означали, что я в безопасности. Есть цифры, с которыми связано только хорошее. Именно они приведут меня к нему, где бы он ни находился, туда, где все еще могли существовать какие-то его части, уж не знаю как.

И сегодня, сейчас я оказалась там, где хотела: в печальной, незнакомой мне части Кливленда, районе, в котором никогда не бывала.

Пустующая детская площадка расположена в самом центре квартала. Двое качелей на длинных металлических цепях. Они раскачиваются взад-вперед, чуть-чуть, словно кто-то недавно с них соскочил. Но до восьми вечера четверга остается совсем ничего, гулять слишком поздно и холодно. Грубые морды лошадей, отлитые из бетона, смотрят на меня холодными, пустыми глазами.

Внезапно накатывает воспоминание: я на качелях, мой брат Орен стоит позади, раскачивает меня, толкает все выше, слишком высоко. Я смеюсь и кричу одновременно, во всю глотку, как кричат дети, потому что небо вдруг становится так близко; я никогда так не приближалась к небу.

Теперь, когда я смотрю на чуть раскачивающиеся качели, в горле возникает и растет комок.

Я сую руки в карманы и быстро перехожу дорогу. Направляюсь к автобусной остановке - знаю, она недалеко, по-другому и быть не может. Но, обогнув угол и выйдя на Лоррейн-стрит, я внезапно слышу завывание сирен. И оно приближается. У меня скручивает живот. Вероятно, кто-то видел, как я взяла мраморного ангела. Я ныряю в проулок рядом с уродливым желтым домом, заметив залитую бетоном лужайку перед ним и разрисованную маргаритками подъездную дорожку, пытаюсь раствориться в тенях. На другой стороне улицы стоит черный седан, двигатель хрипит и кашляет. В салоне кто-то сидит?

В стене надо мной окно, и меня охватывает почти неодолимое желание заглянуть в него. Тук тук тук тук тук тук тук тук тук: девять раз, дважды, правой рукой по правому бедру, левой - по левому.

Сирены продолжают завывать, теперь еще ближе.

И, стоя в темноте, я думаю, что слышу крик, за которым следует глухой удар. И я не знаю: а вдруг мне все это причудилось? С головой у меня иной раз плохо.

Левой рукой по правому бедру. Девять раз, прежде чем я позволяю себе посмотреть.

Громкий, оглушающий хаос: осколки стекла летят наружу, как вода из прорванной трубы. Тело само сжимается в комок. Я падаю на мостовую, обдирая колени, пряча голову между ног. Тяжелые вибрирующие удары сотрясают мое тело. Ощущения неприятные: словно кожа горит огнем.

Я поднимаю голову. В стене рядом со мной, в нескольких футах от меня, что-то вонзилось в стену, что-то такое, чего раньше там не было.

Я щурюсь. Приглядываясь.

* * *

Слово это простреливает мне голову. Пуля. Что означает - оружие. Что означает - блин, ох блин, ох срань господня, - я чуть не умерла.

Я отступаю вдоль стены дома, у меня сжимается горло, каждый вздох дается с трудом. Правая рука инстинктивно ныряет в карман жилетки, сжимает ангела. Левая рука кровоточит. Я даже не заметила. Прижимаю руку ко рту, пытаясь зализать рану. Крошечный осколок стекла вылезает и режет язык. Я выплевываю стекло на мостовую. Кровь во рту, металлический привкус.

Мне надо убираться отсюда. Уходить, и побыстрее.

БАХ. Второй раз. Ноги выносят меня из засыпанного осколками стекла проулка и гонят по улицам. Я бегу, хватая ртом воздух, в панике. Темнота вокруг меня сгущается, на большинстве уличных фонарей лампы разбиты или перегорели. Я едва не сталкиваюсь с бездомным; его серые глаза прикрыты веками, он покачивается, стонет и бормочет что-то несвязное, обращаясь ко мне, когда я проскакиваю мимо. Я не останавливаюсь, не оборачиваюсь, не притормаживаю. Должна бежать. Все еще слышу сирены, теперь далеко позади. Слезы текут по лицу, как я понимаю, мои.

Когда чувствую, что больше бежать не могу, я прячусь за мусорными баками, чтобы отдышаться. Их четыре. Еще два, и получилось бы шесть, это число лучше, более чистое. Четыре выглядит холодным, четыре выглядит неполным. Четыре не несет в себе ничего хорошего. Воздух пахнет, как замороженная тухлая рыба. Порезанная рука пульсирует болью. Внезапно меня осеняет: стрелявший видел меня, заглядывающую в окно. А потом убегающую со всех ног…

Кэтрин Харви

Это мог быть любой остров в любом лазурном море на Земле. У подножия отвесной скалы разбивались волны, на ее вершине расположилась белая вилла, которая смотрела прямо в морские дали. Неподалеку стояла на приколе яхта. Ее команда, в новенькой отутюженной форме, в любой момент была готова принять на борт живших на скале мужчину и женщину и исполнить любую их прихоть. В бассейне рядом с виллой плавала женщина, наслаждаясь чистым воздухом и тишиной уединения. Ветер нежно колыхал полотно тента, под которым был накрыт стол для пиршества: икра со льдом, охлажденные омары и крабы, замороженные фрукты в сахаре, сыры, привезенные со всех концов света, четыре вида вин. Официантов не было видно. Влюбленные хотели побыть одни.

Она выбралась из мраморного бассейна, поднялась по изогнутым белым ступеням и, пройдя между двумя коринфскими колоннами, направилась к шезлонгам.

Она не торопилась. Ее переполняла томительно-сладкая жажда любви.

Она не стала снимать купальник. Пусть это сделает он. Греясь в лучах солнца, она наблюдала за экраном телевизора, который стоял в тени полосатого тента. Телевизор был включен. Он никогда не переставал работать.

Она ждала. Спустя несколько минут из дома вышел мужчина, и сверкающая вода бассейна отразилась в его очках. На нем был полуоткрытый длинный белый пляжный халат. Женщина не спускала с мужчины глаз. Он был высокий, гибкий, мускулистый, походка его напоминала пружинистую поступь олимпийского чемпиона.

Он встал рядом с шезлонгом. Женщина лениво протянула руку. Волны зноя накатывали на нее от белых стен виллы, и, казалось, она растворяется в этом зное. Она чуть-чуть пошевелилась, чтобы еще раз почувствовать бархатистое прикосновение полотенца.

Он встал на колени. Она почувствовала, как его сильные руки нежно гладят ее. Он начал развязывать тесемки ее купальника и целовать шелковистые женские бедра. Но когда он стал, лаская, освобождать ее от купальника, женщина неожиданно остановила его.

Мужчина поднял глаза, пытаясь отгадать выражение ее глаз, скрытых за огромными очками. Он понял, что взгляд ее прикован к телевизору.

Он тоже посмотрел на экран. Наконец-то передавали то, чего она так долго ждала: через спутник показывали программу новостей с другого конца Земли.

Новости были посвящены двум похоронным церемониям, одна происходила в Хьюстоне, другая - в Беверли-Хиллз. Похороны были настолько важным событием, что их показывали в программе мировых новостей.

Она нежно и будто рассеянно перебирала его волосы. Одна процессия происходила на фоне калифорнийских пальм, участники прибывали в лимузинах. Катафалк был белого цвета, потому что хоронили женщину. Другая процессия - под горячим техасским солнцем, и люди в широкополых шляпах несли гроб, обитый черным, потому что в нем лежал мужчина. На минуту она почувствовала себя вдали от этого скалистого уединенного острова и утонченных любовных утех. Она снова была там, в начале необыкновенного пути, который в итоге завершили две похоронные процессии в один и тот же день, на расстоянии более двух тысяч километров одна от другой…

Линда Маркус сидела за туалетным столиком, когда она услышала тот звук.

Линда собиралась причесываться, и поэтому ее рука со щеткой так и застыла в воздухе. Она носила золотой браслет с брелоком - бабочкой. Линда замерла, прислушиваясь к звукам ночи, и бабочка трепетала на тонкой цепочке, поблескивая в свете лампы.

В зеркале отражалась спальня: огромная кровать с атласным балдахином и оборками на покрывале изысканного персикового цвета. На кровати лежали ее белый больничный халат, блузка и юбка. Она очень устала после дня, проведенного в операционной, и поэтому сумку с медицинскими принадлежностями засунула подальше под кровать. Итальянские кожаные туфли и колготки телесного цвета валялись на ковре.

Она прислушивалась еще некоторое время, но все было тихо. Как все-таки трудно расслабиться. Так много проблем требовали к себе внимания: пациент в реанимации, консилиум по хирургии завтра утром, речь, которую ей предстояло написать для ежегодного обеда медицинской ассоциации.

И, наконец, настойчивые звонки телевизионного продюсера Барри Грина. Никакого отношения к медицине они не имели - об этом, по крайней мере, свидетельствовали его послания, записанные автоответчиком. Линда была заинтригована. Придется найти время и позвонить ему.

В этот момент до нее донесся тот же звук. Как будто кто-то, хитрый и коварный, тайком пытался пробраться в комнату.

Линда медленно и осторожно положила щетку на туалетный столик и, затаив дыхание, обернулась.

Взгляд ее упал на задернутые шторы. Может быть, звук проник снаружи? Боже мой, а закрыты ли окна?

Она задрожала и, не отрываясь, смотрела на тяжелые бархатные шторы. Сердце ее бешено забилось.

Одна за другой тянулись минуты. Слышно было, как над камином тикают затейливо украшенные часы в стиле Людовика.

Шторы колыхнулись.

Окно было открыто!

У Линды перехватило дыхание.

Шторы потихоньку начали раздвигаться, и холодный легкий ветер, казалось, заполнил всю комнату. На ковер упала чья-то тень.

Линда стремительно вскочила и, не раздумывая ни минуты, побежала в гардеробную. Закрыв за собой дверь, она погрузилась в темноту. На ощупь нашла потайной ящик в стене.

Там должен быть револьвер.

Линда нетерпеливо выдвинула ящик и нащупала в нем револьвер. Ей было неприятно ощущать тяжесть и холод металла. Заряжен ли он? Выстрелит ли, по крайней мере?

Линда вновь подошла к двери и, прижавшись к ней ухом, прислушалась. Скрипнуло окно, прошелестели шторы, по ковру мягко зашуршали туфли. Спальня была полна звуков.

Он был там в спальне.

Линда с трудом сглотнула и сжала рукоятку пистолета. Что ей делать? Выстрелить? А если он вооружен?

Она слышала, как он двигался по комнате. Линда нашла дверную ручку и приоткрыла дверь. Сначала она увидела всего лишь пустую комнату Потом…

Вот он - у дальней стены. Отодвинул картину и изучает замок небольшого сейфа.

Она оценивающе оглядела незваного гостя. Он был одет в плотно облегающие брюки и черный свитер с высоким воротом, которые подчеркивали его прекрасную фигуру. Возраст трудно было определить, так как лицо и волосы были скрыты под маской. Но ее профессиональный глаз врача не мог не отметить гибкость и упругость его мышц, которые проступали через черную ткань.

Не двигаясь и не дыша, Линда наблюдала за тем, как вор ловко открыл сейф.