font-size: 14px">Инна Слемнева
ст. преподаватель Витебского филиала Института современных знаний (Минск)

СИМВОЛИКА ИМЕНИ В УЧЕНИИ ПАВЛА ФЛОРЕНСКОГО

В книге воспоминаний “Особенное” о. Павел Флоренский пишет о том, что всю свою жизнь, в сущности, думал об одном: “об отношении явления к ноумену, об обнаружении ноумена в феноменах, о его выявлении и воплощении”. А это есть не что иное, как размышление о символе, следовательно он “всю свою жизнь думал только об одной проблеме, о проблеме символа”1. Символ трактуется им как такая реальность, “которая больше себя самой” , ибо она имеет эзотерический, тщательно завуалированный, недоступный логическому познанию (из-за “иррационального зияния”), находящийся за пределами чувственно-осязаемой предметности, смысл. Особое место в философско-теологических изысканиях великого русского мыслителя отведено исследованию скрытой символики имени. И имени как названия вещи вообще, и, прежде всего, человеческого имени. Флоренский убежден, что в имени человека закодирована его судьба. Имя давлеет над человеком с момента его рождения до последних дней жизни. Имена являются активными “очагами творческого образования личности”, выступая в качестве категорического императива “да будет”, формирующего “в обществе его членов”3. В итоге известная формула “По имени и житие” принимает у Флоренского еще более жесткие очертания: “По имени житие, а не имя по житию”. Всецело поддерживая такой вывод, Андрей Вознесенский приводит ряд ярких примеров соответствия имен известных поэтов их жизни, очень часто трагической. В имени Марины Цветаевой как бы серебряной подковой цокает царственное “ц”. А еще слышится - “Ева цвета”. В словах “Анна Ахматова”(поэтесса необычайно чутко относилась к своему имени) скрыт “акмеизм”. А вот в слове “береза” проступает стон “Сережа” - плач, трагическое предчувствие своей смерти. Сквозь “Есенин” просвечивается весенняя, вешняя, повешенная судьба. А в “Заболоцком”, певце “Столбцов”, испытавшем все тяготы Гулага, цепями заточения позвякивает “ЦК”4. Флоренский ищет причины поразительной действенной силы имени, механизмы его магического влияния на “человеческое житие”. В данной проблеме им выделяются теологический и лингвистический аспекты. Флоренский исходит из того, что “имена в себе определены и закончены: каждое имя - свой особый, самозамкнутый мир”5. Символика имени определяется “Горними силами”(теодицея), равно как и “прикрепление” имени к конкретному лицу (Бого-нисхождение, антроподицея). Как следствие, имена приобретают нормативный характер, поэтому “Иваны, Павлы, Александры должны быть такими, а не другими”6. “По библейским понятиям, - замечает П.А. Флоренский, - имя само благословляет или проклинает, а мы являемся лишь орудием для его действия и той благоприятной средой, в которой оно действует”7. Вместе с тем, хотя имя человека представляет активное средство ведения его по жизни и “волхования над ним”, на это требуется “соизволение личности”8. Ведь любое “имя есть целый спектр нравственных самоопределений и пучок различных жизненных путей”9. Верхний полюс имени - чистый оазис Божественного света, первообраз совершенства. Нижний полюс того же имени “уходит в геену” как полное извращение Божественного предначертания. Сюда устремляются преступники и злодеи10. Реализации изначальной сакральной активности имени способствует “Дольний”, земной мир. Если, замечает Флоренский, ребенок назван Наполеоном, то уже с самого детства от него ожидается нечто наполеоновское. И это штампование младенца “под Наполеона” производится ежечасно, ежеминутно и повсеместно, и, естественно “не может не отразиться на нем и не выработать в нем какого-то наполеонства”. И если даже у человека нет соответствующих задатков, чтобы осуществить “житие по имени”, он будет стараться быть таким, каким требует от него его имя, “и маска, сыздетства надетая на лицо, так и прирастает к лицу в возрасте зрелом”. В противном случае носители “ошибочного” имени “рассматривались бы как уроды, как выродки общества и были бы в обществе нетерпимыми. Отсюда у каждого перед глазами заповедь, чтобы “по имени было и житие”, чтобы была тезоименность имени”11. Столь же “земной” у Флоренского выглядит лингвистическая аргументация символического феномена имени. Любое имя, подчеркивает он, есть органическое единство фонемы и семемы, звука и смысла. Всасывая свое имя с молоком матери, ребенок начинает испытывать “ультрафизическое воздействие фонемы и инфрапсихическое воздействие семемы”12. Энергетика имени (по Флоренскому не столь важно, как ее именовать - одом, астралом, флюидом, животным магнетизмом и т.д.) при помощи своих психических и физических составляющих влияет на становление личностных качеств человека. Входя словом в иную личность, “я, - заключает Флоренский, - зачинаю в ней новый личностный процесс”13. Есть мнение, отмечает П.А. Флоренский, что имя в силу ничтожной малости энергетической составляющей фонемы слова может активно воздействовать на человека только как рациональный смысл. На первый взгляд, так оно вроде бы и должно быть. По расчетам Флоренского, например, масса в 50 г при свободном падении с высоты 1 м накапливает энергию, достаточную для произведения звука обычным голосом в течение 10 лет без перерыва. А вот энергии падающей шляпы со стола на пол хватило бы простейшему фонографу повествовать о данном событии десять тысяч лет без умолку. Но, как верно замечает Флоренский, при таком подходе не учитывается, что фонетическая энергия изреченного слова вызывает к жизни электрические, магнитные, тепловые, химические, молекулярные и прочие физические процессы, которые в своей целостности способны порождать существенные физиологические и психологические изменения в организме человека14. Наиболее сильным лингвоэнергийным потенциалом, по Флоренскому, обладает “семема” - душа слова. “Слово бесконечно богаче, чем оно есть само по себе. Каждое слово есть симфония звуков, имеет огромные исторические наслоения и заключает в себя целый ряд понятий”15. В нем в концентрированном виде представлена история человечества, сфокусирована коллективная воля народа. Поэтому сказанное слово (особенно личное имя) вторгается в психику человека, возбуждая “напором великой воли целого народа давление, вынуждающее пережить, перечувствовать и продумать последовательные слои семемы слова”16. При этом слово с “усиленною властью” действует не только на душевную жизнь того, кто это слово воспринимает, но и на того, кто его высказывает. Ряд моментов в рассматриваемых рассуждениях о соответствии имени и его носителя (особенно применяемая теолого-метафизическая аргументация) является дискуссионным. В тоже время многое из сказанного находит подтверждение в современной науке. В частности, опытно-экспериментальные исследования с подключением ЭВМ позволили выявить скрытую символику у всех звуко-букв. Выяснилось, что в любом языке твердые и звонкие согласные воспринимаются как сильные, грубые, мужественные; мягкие и глухие - как слабые, нежные, женственные; гласные - как взрывные, реактивные, быстрые17. Все это в итоге приводит к устойчивой корреляции звуковых образов с эмоциональными переживаниями субъекта (радость, грусть, тоска, раздражение, спокойствие, уныние, умиротворение и др.). Как следствие, носители имен со “звуковым негативом” вырабатывают нежелательные психические и физиологические качества. Можно предположить, что историческая живучесть имен во многом определяется символикой их звучания. Так, “тяжелая”, “грубая” фонетическая оболочка таких имен как Фекла, Марфа, Матрена, Глафира и др. привела к тому, что ими сегодня практически не называют детей. А вот мягко, нежно звучащее слово “Инна”, которое в свое время являлось мужским именем, полностью взято на вооружение женщинами. Имеются также убедительные психолого-физические подтверждения негативной и позитивной реакции человека не только на фонетическое, но и смысловое значение имени. Особое место в учении Павла Флоренского о символике имени отведено поиску скрытого смысла языка поэзии (имен поэтического текста). В лирической поэме “Оро” он подчеркивает, что смысловое значение поэтического образа всегда “больше, чем его наглядно-чувственное содержание. Это значит, что образ поэзии есть по самой своей природе символ (всякая реальность, которая больше себя самой)” 18. Одна из характерных особенностей поэтического текста состоит в том, что в принципе любой его элемент может иметь символическое значение. Самые распространенные символы поэзии - словесные. Функции художественного символа успешно выполняют отдельные слова, обозначающие неодушевленные и одушевленные предметы, их свойства, связи и отношения, фразеологические обороты, цитаты, мифологические сюжеты, библейские персонажи, заголовок и даже поэтический текст в своей целостности. Символика, однако, присуща не только словесно-смысловым компонентам поэтического произведения. Своеобразное символическое содержание имеется и в материальных носителях эстетической информации - графической и, на что особое внимание обращает Флоренский, фонетической системах языка. Именно с их восприятия начинается художественное освоение поэтического слова. Возникающие при этом зрительные и звуковые образы представляют основу для последующего творческого осмысления всего богатства художественного материала, исходную ступеньку, с которой начинается проникновение в мир “чувств и дум” (А.С. Пушкин) поэта. Овладение перцептивной символикой, особенно в ее фонетическом варианте, способствует адекватному воспроизведению художественной сущности в сознании реципиента, пониманию поэтического текста. По Флоренскому, важнейшей особенностью поэтической символики является чувственная предметность ее знаковых оснований19. Это обусловлено природой языка поэзии. Сверхзадача художника слова состоит не просто в том, чтобы сказать правдиво, емко, лаконично, а непременно образно, изящно, элегантно, красиво, вовлекая тем самым читателя в процесс эстетического и нравственного освоения поэтического текста. В таком измерении поэтический символ есть образ, взятый в аспекте своей знаковости или, иначе, иконический знак со скрытым вторичным значением. Более доступной для рационального осмысления является поэтическая символика, основанная на зрительных, живописных образах. Наглядность “живописной символики” (звезда, луна, комета, море, ручей, утес, рябина, крест и т.д.) существенно упрощает проникновение во внечувственное бытие поэтического текста, облегчает переход от эмпирической конкретности к смысловой абстрактности. При восприятии поэтических творений возникают не только визуальные, живописные, но и звуковые образы. Ритм, рифма, интонация, чередование гласных и согласных, особые просодические средства обеспечивают неповторимое звучание словесной материи, ее мелодичность, музыкальность. Звук как носитель и осуществитель смысловой стихии слова имеет ряд физических характеристик (скорость распространения, сила, тембр, длина звуковой волны, частота колебания и др.). А “разумное ухо” способно уловить не только прямое фонетическое значение, но и скрытый смысл звучания. Непосредственно “улавливаемое ушами” составляет материально-предметную основу очень тонкой, не воспринимаемой визуально, звуковой символики. Звуковой символ есть своеобразный звуковой образ, с помощью которого выражается незвуковое содержание, ассоциативно связанное с соответствующим звучанием. Простейшая фонетическая символика поэзии основана на звукоподражании (ономатопея), имитации звуковых явлений. Умелое манипулирование со “свистящими”, “шипящими”, “гремящими”, “рычащими” и другими звуко-буквами, продуманное чередование гласных, разнообразные звуковые повторы, паронимическая аттракция (сближение близкозвучных слов) позволяют достаточно успешно имитировать треск, грохот, рев, писк, свист, шелест, шепот, журчание и пр. Нередко все это делается только для того, чтобы рельефнее описать в поэтической форме нечто звучащее. Это тот случай, когда звуками стиха поэт передает звучание явления, о котором он рассказывает. Чаще, однако, “звуковые слова” (гроза, ливень, ветер, метель, шорох и др.) употребляются в поэтическом тексте в переносном значении, выступают как словесные символы с эзотерическим смыслом. В этом случае звукоподражательный эффект выступает не как самоцель, а средство для “высвечивания” замаскированного символического содержания. Направленность на выражение незвуковой сущности превращает звукоподражательный образ в специфический символ. Звукоподражательный символизм - всего лишь один из способов выражения абстрактных идей при помощи знаково-фонетических средств поэзии. При умелой звуковой организации словесного материала акустические образы со скрытой символикой рождаются и без ономатопеи. В связи с этим отметим своеобразный “поэтический парадокс”, на который обратил внимание А.Ф. Лосев, с величайшей симпатией относившийся к творчеству Павла Флоренского. Проведя логико-семантический анализ двух известных стихотворений: “И скучно и грустно” (М.Ю. Лермонтов) и “Я помню чудное мгновенье” (А.С. Пушкин), он приходит к выводу, что с точки зрения живописной образности данные произведения представляют аниконические тексты. Их словесная ткань преимущественно состоит из абстрактных понятий: скука, грусть, душевная невзгода, жизнь, божество, вдохновение, любовь, чистота, гений и др. Никакой скрытой символики они не несут. “И вот перед нами творится здесь какая-то очень сложная и неожиданная метаморфоза: лирическое стихотворение либо не содержит никаких образов, либо этим образам принадлежит совсем внехудожественная роль; и при всем этом перед нами здесь не только замечательное стихотворение, но, можно сказать, мировой шедевр лирического творчества ”20. Что же делает эти стихотворные строки, написанные на языке сухих абстракций, столь информационно емкими и эмоционально выразительными? “Как же это так случилось, - задает вопрос А.Ф. Лосев, - что на аниконической основе возник шедевр художественной лирики?”21. Ученый уходит от ответа, замечая, что это не является задачей его исследования. Но ответ давать нужно. И мы находим его у Павла Флоренского. Он показывает, что отсутствие живописной образности и, как следствие, визуально-воспринимаемых символов, во многом компенсируется наличием звуковой символики. Не живописное, наглядно-образное слово, а слово звучащее творит здесь чудеса. Едва уловимое, почти эфемерное звучание поэтического текста (не связанное со звукоподражанием) ведет, по выражению Флоренского, в “засловесные” коннотативные глубины, обнажая ту часть содержания, которую нельзя пересказать, переложить, изложить - тоску, грусть, одиночество, любовный восторг и прочие не подвластные прямому словесному описанию состояния души. Вопросы о природе и механизмах возникновения смысловых поэтических ассоциаций на звукообразной основе широко дискутируются в современной науке. Далеко не все здесь ясно. По всей видимости, “латентная связь звукового образа с незвуковым” (т.н. синестезия) обеспечивается комплексом факторов: взаимное индуцирование различных нервных окончаний в местах их близкого расположения, наличие элементов синкретизма ощущений как генетического наследия наших далеких предков, существование устойчивых архетипов (“коллективного бессознательного”), социокультурный фон эпохи, связь языка с практической деятельностью человека и др.. К примеру, раскаты грома, грохот вулкана, завывание бури, свист ветра, рычание хищников, шипение змей, треск падающих деревьев вырабатывали в сознании первобытного человека представление о шипящих, грохочущих, низких звуках как о чем-то опасном, тревожном, страшном, неприятном. А вот чистые, мелодичные, высокие звуки, связанные с трелями соловья, щебетанием ласточки, пением жаворонка, журчанием ручья, плеском воды постепенно превращались в символ чего-то светлого, безмятежного, радостного. Флоренский показывает, что “исторически сложившийся язык слишком искуственен, слишком условен, слишком постоянен, слишком много в нем твердости и безличности…”22. С его помощью невозможно выразить “океан подсознательного и сверхсознательного, колышущийся за тонкою корою разума”23. В мире, который описывает поэт, “все звучит и все просит об ответном звуке”24. Но поэт - не музыкант. Муки поэтического творчества как раз и заключаются в том, “что у поэта музыкальность есть музыкальность членораздельного слова, а не вообще звука, поэзия, а не чистая музыка”25. В ответ на запрос “звучащего мира” в подсознании поэта возникают особые “звуковые пятна”, которые впоследствии превращаются в мыслеемкие художественные слова. Эту “фонетическую матрицу” зарождающейся поэзии невозможно сконструировапть по строгим рациональным правилам. Существует лишь один способ: “отрешиться от всех правил и прислушиваться к внутреннему прибою своей души. Не повторять заученные слова и обороты надо, а воистину г о в о р и т ь, даже не говорить, а петь, и не что либо определенное, но что поется, что рвется из переполненной груди всякий раз по-новому или, во всяком случае, заново открываемыми звуками, - всякий раз творя все новое”26. Перефразируя известное изречение, можно сказать, что “вначале был звук” как своеобразная “праматерия” слова. По замечанию В. Шкловского27, бессловесный крик нашего далекого предка, его невнятное бормотание (как, впрочем, и речь младенца) - “это язык ощупывания мира звуком”, “до-словный хаос”, “пред-слова”, “недо-слова”. И сегодня подобные звуковые символы, “недо-слова, поднимаются со дна сознания, из нашей памяти, памяти наших предков, кричавших на дереве о чем-то, им еще непонятном” - и докричавшихся “в конце концов до нашего языка”. Любой звук, тем более организованный в мелодию, структурированный, музыкальный есть перво-исток, корень всякой художественной образности. “Звук - эхо смысла” (Эдгар По), “Я голосу твоему верю” (Ф. Достоевский), “Москва, как много в этом звуке” (А. Пушкин), “Верь в звук слов//Смысл тайны в них” (В. Брюсов), “И звук его песни в душе молодой//Остался - без слов, но живой” (М. Лермонтов). Перечень высказываний, подчеркивающих способность звука в обход слова выражать сущность явлений, выступать в качестве символа абстрактной идеи можно умножить. От символического звучания поэтических строк нельзя требовать более того, что оно может дать. Даже в том случае, если скрытая мелодия стиха конкретизируется и усиливается специальными музыкальными средствами, лучшее, чего можно добиться - проникнуть в таинственный смысл явлений, высказать на общем языке музыки суть данного события. На достижение такой цели и должна быть направлена звуковая организация всех художественных элементов поэзии и, прежде всего, ее лексики. Отмечая огромную роль звука в создании поэтических творений, Павел Флоренский не мог обойти молчанием попытки “радикальных звукосимволистов” (А. Белый, В. Хлебников, А. Крученых) создать специальный “заумный язык” (язык без лексического смысла). По их мнению, главная ценность слова заключается не в наличии лексемы, а в том, что оно создает “мир звуковых символов”28. “Всякое слово, - отмечает А. Белый, - прежде всего звук”29. Гоголь писал, что есть слова, которые дороже обозначаемой им вещи. Здесь же считается, что звук, сопровождающий сказанное слово, важнее самого этого слова. Он является прямой и наиболее адекватной формой выражения переживаний и раздумий поэта. Слово же в своей лексической части выполняет всего лишь роль “фонового прикрытия”. Поскольку это так, то словами нечего дорожить. Ими можно свободно манипулировать. Ценно не слово, а ряды гласных и согласных. При столкновении интересов семантики, морфологии и фонетики предпочтение нужно всегда отдавать звучанию. “Лучше, - заявляет А. Крученых, - заменить слово другим, близким не по мысли, а по звуку…”30. Ему, в частности, не нравилось “безобразное, захватанное и изнасилованное” слово “лилия”, обозначающее между тем прекрасный цветок. “Поэтому я называю лилию еуы - первоначальная чистота восстановлена”31. Флоренский ищет рациональный смысл в стремлении “революционеров слова” придать звучащей поэтической речи как можно большую информационную нагрузку. “Кто, - замечает он, - не знает радости, переполняющей грудь странными звуками, странными глаголами, бессвязными словами, полусловами и даже вовсе не словами, слагающимися самими собою в звуковые пятна и узоры, подобные звучным стихам?”32. Это тот случай, когда от сердца к сердцу льется “речь - пение, “заумная звукоречь”, без условий и договоров, подобная звукам природы, льющаяся из отверстой души и прямо в отверстую душу…”33. Но при всем при том членораздельное осмысленное человеческое слово ставится Флоренским выше самого содержательного звука. “Умно или глупо слово, глубоко или неглубоко - но оно наибольшее, что данное лицо в данном отношении могло дать”34. Ссылаясь на своего любимого поэта Афанасия Фета, Павел Флоренский отмечает, что только словом можно передать “и темный бред души, и трав неясный запах”. Лишь словом, пишет он, “разрешается познавательный процесс, объективируется то, что было до слова еще субъективным и даже нам самим не являлось как познанная истина”35. Продолжая эту мысль, Флоренский замечает, что произнесенное слово “подводит и т о г внутреннему томлению по реальности и ставит пред нами познавательный порыв … как достигнутую цель и закрепленную за сознанием ценность”36. Поэтому нужно не заменять слова звуками, а совершенствовать и обогащать их. “Сделаем язык более гибким, более восприимчивым, сдерем с него застывшую кору и обнажим его огненную, вихревую, приснокипящую струю”37. Этот призыв является необычайно актуальным для всех тех, кто имеет отношение к исследованию и развитию величайшего творения человечества - слова, имени.

Л итература: 1 Особенное. Из воспоминаний П.А. Флоренского. Составление и вступительная статья 2 А.В. Гулыги. Московский рабочий, 1990. С. 13 3 Флоренский П.А. У водоразделов мысли. М.: “Правда”, 1990. С. 330 4 Там же. С. 266 5 Вознесенский Андрей. На виртуальном ветру. М.: Вагриус, 1998. С. 466-468 6 Флоренский П.А. У водоразделов мысли. М.: Правда, 1990. С. 267 7 Там же. 8 Там же. С. 331 9 Там же. 10 Флоренский П.А. Имена//Социологические исследования, 1990, № 4. С. 176 11Там же. 12 Флоренский П.А. У водоразделов мысли. М.: Правда, 1990. С. 267 13 Там же. С. 268 14 Там же. С. 271 15 Там же. С. 261 16 Там же. С. 326-327 17 Там же. С. 263 18 Журавлев А.П. Звук и смысл. М.: Просвещение, 1981. С. 90. 19 Флоренский Павел. Оро. Лирическая поэма. М.: Институт учебника Paideia, 1998. С. 171 20 Флоренский Павел. У водоразделов мысли. М.: Правда, 1990. С. 7 21 Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. М.: МГУ, 1982. С. 420 22 Там же. 23 Флоренский П.А. У водоразделов мысли. М.: Правда, 1990. С. 166 24 Там же. 25 Там же. С. 168 26 Там же. С.169 27 Там же. С. 166 28 Шкловский Виктор. О заумном языке. 70 лет спустя//Русская речь, 1997, № 3. С. 34 29 Белый Андрей. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. С. 131 30 Там же. 31 Крученых А. Кукиш пошлякам. Таллин, 1992. С. 123 32 Там же. 33 Флоренский П.А. У водоразделов мысли. М.: Правда, 1990. С. 166-167 34 Там же. С. 166 35 Там же. С. 269 36 Там же. С. 291 37 Там же. 38 Там же. С. 170

Павла Флоренского очень занимали имена. Исследованию философии имени он посвятил книгу «Имена». Особенно подробно в этой книге он рассматривает качества, заложенные в именах Александр и Александра, Алексей, Анна, Василий, София, Владимир, Ольга, Константин, Елена, Николай, Екатерина, Дмитрий, Варвара, Павел, Людмила, Вера, Михаил.
В письме из Соловецкого лагеря в 1936 году, за год до расстрела, Флоренский пишет:
«Имя само по себе не дает хорошего или плохого человека, оно – лишь музыкальная форма, по которой можно написать произведение и плохое и хорошее… Положительное имя, т.е. без внутренних надломов и осложнений, но зато и без вдохновения, Андрей. Горячее имя, с темпераментом и некоторой элементарностью, Петр. Из коротких имен, на границе с благою простотою, Иван. Извилистое и диалектичное, с соответственными противоречиями и динамикой – Павел. Тоже по-своему сложное, но с уклоном к вычурности и искусственному, бескровному подходу к жизни, завивающееся около случайных явлений, - Федор. Огненное по возможности и очень духовное имя по своей природе, но могущее в неподходящих условиях давать тяжеловесность и неуклюжесть (как рыба на суше или, точнее, как намокшая птица), - Михаил. Александр – самое гармоничное имя, имя великих людей, но становящееся претензией, если нет сил наполнить ее надлежащим содержанием. Алексей – близко к Ивану, но с хитрецой, несколько себе на уме. Приятное имя, но не из высших – Роман. Георгий даст активность, в лучшем случае объективно направленную на высшие цели, в худшем – на устройство собственных жизненных дел; Николай – тоже активность, но несколько элементарно устремленную; имя хорошее в отношении помощи окружающим, так сказать, помощи ближайшей. Сергей – имя тонкое, но несколько хрупкое, без стержня, и Сергею требуется какая-то парность, без этого он не может развить полноту своих энергий.
… Женских имен вообще мало. Лучшее, конечно, - Мария, самое женственное, равновесное и внутренне гармоничное, доброе. На втором месте стоит Анна, тоже очень хорошее, но с неуравновешенностью, преобладанием эмоций над умом. Юлия – имя капризное и взбалмошное, с ним очень трудно. Елена – неплохо, но с хитрецой… Наталия – честное имя, но жизнь трудна. Варвара – взбалмошное благородство, демонстративное великодушие, преувеличенная прямота, жизнь Варвары трудна по собственной вине. Нина – легкое имя, женственное, слегка легкомысленное, т.е. скорее неглубокое. Пелагея – кроткое имя. В Дарье распорядительность, не совсем женственное. В Валентине – мужские черты, к женщине очень не идущие. Прасковья – внутренняя строгость, имя хорошее, но скорее монашеское. София – распорядительность, организационные способности и в связи с эти привычка стоять над другими, окружающими. Вера – имя трагическое, с порывами к самопожертвованию, но обычно ненужному, выдуманному из разгоряченного воображения. Ну, всех имен не переберешь. Для мальчика, если не иметь в виду каких-либо специальных условий и желаний, я остановился бы на Михаиле, или Петре, или Иване. Для девочки на Марии, Софии или Анне. Да, еще из мужских имен доброкачественное Андриан, спокойное и солидное имя, без надломов, но неглубокое. При выборе трудность в решении вопроса, чего хотеть: сравнительно спокойного, ровного существования, но без внутреннего блеска, или рисковать на глубину и возможную силу, но с возможными срывами и неудачами.»
25 ноября 1937 года Павел Флоренский был приговорен к высшей мере наказания и через две недели, 8 декабря, его расстреляли.

Систематизация и связи

Натурфилософия

Философия науки и техники

Наука и техника

Родоначальник прямоугольной системы координат и основ аналитической геометрии Рене Декарт /1596-1650/ в свое время доказал замечательную теорему: "Число положительных корней любого алгебраического уравнения степени n равно (или на четное число меньше) числу перемен знаков в ряду коэффициентов Aо, A1, ...An уравнения".

В дополнение к этому Декарт указывает, каким алгебраическим приемом можно определить число отрицательных корней у полинома степени n.

В целом суммарное число положительных и отрицательных корней любого полинома степени n (по Декарту) может быть равно или меньше n. Таким образом, Декарт совершенно обоснованно отрицал мнимые и "комплексные" корни при решении алгебраических уравнений, понимая, что все эти "мнимости" и "комплексности" неизбежно вступают в противоречие /как и положено любым математическим казуистикам/ с реальной человеческой практикой и результатами обработки экспериментальных данных. Это при том, что Декарт уже знал, что, как некоторые его современники, так и предшественники: Ферро (1456 - 1526), Тарталья (1499-1557), Феррари (1522-1565)/, уже придавали числу √-1 какой-то особый, скрытый от человеческого сознания, мистический опыт и пользовались им под символом i (imagination - воображение) при решении алгебраических уравнений 3-ей и 4-ой степени.

А один из выдающихся математиков мира Карл Фридрих Гаусс (1777-1855), спустя двести лет после Декарта по сути извратил его теорему тем, что допустил возможность появления мнимостей ("комплексных корней"), продолжив тем самым, вслед за Коши, дальнейший увод математики от прикладных задач в сторону мистики и бесплодных математических игр.

В этой связи наш соотечественник Павел Флоренский (1882-1943) в своем труде "Мнимости в геометрии" (изд. "Поморье", М., 1922 год) писал: "Открытие Гаусса - Коши дало очень много, - скажут вероятно. Да, но еще более дало открытие Декарта и примыкающая к нему теория действительного переменного. С кем-то из двух, если не поссориться, то охладить отношения приходится силою вещей, ибо эти двое - не в ладах между собою. А если так, то не пожертвовать ли ради Декарта и геометрической сообразности исключительностью в верности Коши?"

Да, во избежание ухода от реальности через пресловутые мнимости, можно манипулировать в определенных границах с исходной системой координат (в основном параллельным переносом исходной оси абсцисс), но только так, чтобы эти манипуляции не изменяли геометрического вида функции.

Получающаяся при этом новая аналитическая запись функции немного отличается от первоначальной, но для исследователя, не порывающего с практикой, самое главное состоит в сохранении геометрической формы первоначальной функциональной зависимости. В противном случае получается недопустимое искажение результатов экспериментов, на основе которых получена реальная функция.

"Уравнение" x² ± px +q = 0 при (p/2)² - q < 0 является неправомерным (нелегитимным), поскольку соответствующая параболическая функция y = x² ± px + q при (p/2)² - q < 0 для любых значений x (-∞, + ∞) принимает значения у > 0. Иначе говоря, парабола y = x² ± px + q при этом лежит выше оси абсцисс.

Соответственно, нелигитимность (ложность) "уравнения" x² ± px + q = 0 при (p/2)² - q < 0 аксиоматична, во-первых, ввиду того, что лингвистической и логическая суть слова "уравнение" на любом языке означает: то что лежит слева от знака "=", ничем не отличается от того, что лежит справа от этого знака. Здесь же левая часть никогда не равна 0, и справедливым является только неравенство x² ± px + q > 0 при всех x.

Во-вторых, нелигитимность подобных "квазиуравнений" не сможет оспорить ни один "мнимолог", если он не забыл хрестоматийную математические истину: на числовой оси нет места мнимым и комплексным числам.

Для примера рассмотрим трёхчленную параболу: y = x² + 4x + 8. Эта парабола вся целиком лежит выше оси x. Следовательно она не имеет действительных корней. Её "мнимыми корнями" являются: xm1 = -2, +2i; xm2 = -2i, -2i. Если сделать в этих "корнях" замену i на -1, то получим xn1 = -4, xn2 = 0.

Теперь перенесём ось x исходной системы координат на 8 единиц вверх, что означает лишь перенос точки отсчёта при измерении y в некотором эксперименте. Таким образом мы получим параболу yn = x² + 4x, которая по геометрической форме не отличается от исходной, но зато даёт два действительных корня xg1 = -4; xg2= 0, тождественных соответствующим корням xn1, xn2, полученным в результате единственно правильной интерпретации: √-1 = -1.

Однако непосредственная замена i на -1 даёт правильные действительные корни в редких случаях, когда "комплексные корни" "квазиуравнений" не являются подрадикальными, как в приведенном примере.

А гаусситы-кошисты, объединив в один несуразный аргумент функцию совместно с ее аргументом, подчинили эту пару третьей надуманной, извращенческой функции. Тем самым, например, окружность в их "комплексной системе координат" превращается в две грушевидные фигуры, соединенные узкими горловинами, и таким путем рождаются все эти уродливые "гомотетии" (чуть ли ни "гомосеки") и другие "искривления пространства-времени".

Именно этот факт и отметил Павел Флоренский : "Ведь в теории функций комплексного переменного вся плоскость занимается под изображение переменного независимого (нового - спаренного аргумента - Л.Ч.), и потому переменному зависимому (новой, мистической функции - Л.Ч.) ничего не остается, как разместиться на самостоятельной плоскости, решительно ничем не связанной с первой".

Блуд с лукавыми мнимостями - не единственная досадная ошибка Гаусса в математике. Он, один из первых среди "неевклидовцев", начал заражаться бациллой отрицания геометрии Евклида. Однако этот "вирус" не смог целиком одолеть Гаусса, как одолел Лобачевского, поэтому Гаусс даже не решился опубликовать свои черновые набрости и выкладки по этой теме. Вместе с тем в 1817 году в письме Ольберсу Гаусс пишет: "Я все больше прихожу к убеждению, что необходимость нашей (?) геометрии не может быть доказана, по крайней мере, человеческим умом для человеческого ума". Это, пожалуй, - апофеоз нездоровой мистики сорокалетнего гения. Но, коль скоро кто-то полагает этот тезис справедливым в отношении геометрии Евклида, находящей зримое воплощение всюду на планете, то он подавно справедлив для всех псевдоевклидовых геометрий, существовавших только в головах их создателей, и поныне так же существующих лишь в воображениях редких приверженцев и продолжателей "псевдоевклидовости".

Две подобные гауссовские ошибки в математике за сто лет до Гаусса совершил один из самых плодовитых творцов этой науки-наук, Леонард Эйлер /1707-1783/.

Первая состояла в том, что он дал неверную аналитическую запись второго закона механики Ньютона. Благодаря непререкаемому авторитету Эйлера в научном мире эта ошибка прочно укоренилась в физике и продолжает там до сих пор монархировать, упорно оспаривая многие экспериментальные факты. Лишь один известный ученый Вольфганг Паули, будучи еще 20-летним студентом, в своей монографии "Теория относительности" заподозрил эйлеровскую формулу динамической силы в расхождении с экспериментами и предложил реальной динамической силой считать то, что именовалось "количеством движения". Но, став знаменитым ученым, Паули поддался общему самогипнозу физиков в этом вопросе и забыл о своем юном озарении.

Вторая ошибка Эйлера заключалась в том, что он существенно расширил математические "владения" теории функций комплексного переменного, формально выразив функции sinŹ и cosZ через мнимости. А это, в свою очередь, дало ложные формулы в тригонометрии, аналитической и дифференциальной геометрии, вступающие в непримиримые противоречия с теориями действительного переменного и натуральной геометрией на базе евклидовых "Начал".

Эти и подобные "безобидные", непреднамеренные оплошности гениев науки обернулись "узаконенными" абсурдами и солипсизмом в физике и, соответственно, расплатой человечества как бы "случайными" человеческими трагедиями "по техническим причинам".

Литература

1. Павел Флоренский. Мнимости в геометрии, М., "Лазурь", 1991

2. Фильчаков П.Ф. Справочник по высшей математике, "Наукова Думка", Киев, 1973

3. Чулков Л.Е. Числа-анархисты, Международный союз общественных объединений "Всемирный фонд планеты Земля", М., 2004.

Павел Флоренский, Георг Кантор
и проблема творчества в математике

Введение……………………………………………………................. С. 3
1. Истина есть антиномия…………………………………………..... С. 6
2. Изображение антиномии в теории множеств. “Нигде страна”… C. 9
3. Иррационализм в математике. Земля и небо……………………..С. 10
4. Потенциальная и актуальная бесконечность. От земли к небу…. С. 14
5. Мнимости в геометрии: зазеркалье……………………………….. С. 19
6. Точка перехода. И еще раз проблема континуума………………... С. 29
Заключение……………………………………………………………. С. 35
Библиографический список…………………………………….......... С. 36

Введение

Наследие священника и ученого Павла Флоренского является крайне интересным для математической философии по очень многим причинам.

Начнем издалека. В «Критике чистого разума» Иммануил Кант выделял две формы познания – аналитическую и синтетическую. Первая расщепляет уже данные человеку понятия на части в соответствии с правилами формальной логики – т.е. фактически не создает ничего нового, делая просто некую развертку уже наличествовавшего, второе является источником самих понятий. То есть именно синтез дает ткань познания, в то время как аналитические операции без него являются фактически игрой со значками. Таким образом, любая наука, чтобы иметь какую-то познавательную ценность, должна апеллировать к синтезу.

Для синтетического знания необходим источник, причем этот источник не может содержаться в соответствии с вышесказанным в правилах функционирования рассудка – нужно что-то помимо логики. Для наук об окружающем мире этот источник Кант вполне естественно видит в чувственном опыте, однако самая точная наука – математика – лишена этого опыта. Кант разрешает эту проблему достаточно красиво: источником синтетического знания в математике, утверждает философ, является встроенная, априорно принадлежащая человеческой душе форма восприятия – пространство.

Кант вслед за Лейбницем отрицал объективность пространства, считая его свойством души, своего рода фильтром, через который субъект получает информацию об объекте.

Из этого источником, находящегося “между” познающим и познаваемым и извлекается математика. Созерцание дает аксиомы и понятия – своего рода “ material prima ” для математики, из которой уже путем аналитических преобразований возводится здание этой науки, содержавшееся потенциально еще в самом начале – в пространстве как форме созерцания. Примечательно, что Кант говорил о том, что можно создать альтернативные структуры, взяв аксиомы произвольно. Однако это, как он считал, не представляет никакой познавательной ценности – истинная математика может быть только одна.

“Воды” науки, начали разрушать кантовскую плотину практически сразу после возведения.

Сначала геометрией Лобачевского, выбившей пятый постулат Эвклида, и позволившей проводить через точку, более одной прямой параллельной данной, потом все более изощренными обобщениями Александрова, Гильберта, Минковского. В современной математике эвклидово пространство является лишь очень частным случаем, продолжая, тем не менее, быть царем человеческого опыта.

Что же произошло? С кантовской точки зрения все неэвклидовы конструкции являются пустой аналитической игрой, т.к. нарушено главное условие получения знания – опора на созерцание. Отказываться от нее стали достаточно осторожно – Лобачевский изменил пятый постулат, который гласит, что через точку не лежащую на прямой можно провести только единственную прямую, ей параллельную, как раз-таки из-за того, что это не является визуально очевидным. Постепенно математики отказались выводить аксиомы из созерцания и аксиомами стали любые принимаемые без доказательства утверждения, удовлетворяющие трем требованиям:

1) Непротиворечивость – выводы из них не должны противоречить друг-другу;

2) Полнота – любое утверждения в рамках заданной системы должно быть доказанным;

3) Минимальность – невозможность вывести одну аксиому из другой.

Но где теперь искать источник для синтеза?

Конечно, можно подойти к созданиям новых структур чисто механически – принимая за аксиоматики любые утверждения, удовлетворяющие вышеприведенным требованиям. Такой подход использовала группа французских математиков Бурбаки. Однако, несмотря оказанное на последующее развитие науки влияние, он был подвергнут широкой критике со стороны зарубежных и российских ученых. Наиболее ярким противником Бурбаки является создатель теории катастроф В.И. Арнольд, основными обвинениями которого было колоссальное раздувание науки, создание гиперсложных монструозных объектов, убийство духа математики. Интересно, что подход Бурбаки внедрялся в 70-е годы в систему советского школьного образования. Инициатором этого являлся выдающийся математик Николай Колмогоров. Результаты реформы, согласно многочисленным свидетельствам, оказались катастрофическим. Полная формализация, на основе понятия алгебраической структуры привела к тому, что дети перестали понимать элементарные геометрические теоремы, а у целого поколения сложилось впечатление, что математика является абсолютно оторванной от опыта наукой, занятой формально-логическими перестановками.

В России от реформы в конце концов отказались, однако в Европе наследие Бурбаки обрело более благодатную почву. В результате развития этих идей сложилось представление о математике как о языке, наиболее четко выраженное немецким ученым Ю.И. Маниным.

Он определяет математику как раздел филологии или лингвистики: это наука о формальных преобразованиях одних наборов символов некоторого конечного алфавита в другие при помощи конечного числа специальных "грамматических правил".

Отличие математики от живых языков состоит, по Манину, лишь в том, что в ней больше грамматических правил. Например, имеется правило, позволяющее заменять символы "1+2" на "3".

Став разделом лингвистики, математика становится жертвой процессов, рассматриваемых посструктуралистами и постмодернистами – как часть языка, она становится замкнутой на себе реальностью, оторванной от остального мира.

Мы опять возвращаемся к предупреждению Канта о занятиях пустой аналитикой – а построение математики только из логических условий, накладываемых на аксиоматику, этим и является.

Для того, чтобы разорвать кольцо, чтобы математика не являлась замкнутой в себе грамматикой, нужен источник синтеза, которым Кант предлагал созерцание. Однако “консервативная революция”, состоящая в отказе от всех “многомерных” конструкций и возврате к “старой доброй” эвклидовой геометрии в качестве единственной, вряд ли возможна и нужна, тем более что неэвклидова математика имеет многочисленные применения в науке и технике.

Мы оказываемся в парадоксальной ситуации, если полностью доверимся “Критике чистого разума”, зажатые между априорностью и необходимостью развивать математику, находящуюся за пределами привычного созерцания. Но именно в этом парадоксальном пространстве, происходит работа духа современной математики, работа интуиции.

Потенциальная математическая вселенная, заложенная в трех элементарных логических требованиях, является поистине беспредельной - поэтому работа математика становится подобной искусству скульптора. Согласно античным представлениям статуя изначально содержится в камне, задача творца в том, чтобы “открыть” ее, убрав все лишнее. С этой же работой, кстати, Павел Флоренский сравнивал опыт восстановления православной традиции. Именно здесь проявляется та самая работа духа математики – из хаоса создается космос.

Для иллюстрации приведем отрывок из статьи Марии Луизы фон Франц “ Наука и подсознание”, в котором она цитирует двух великих математиков, рассказывающих о процессе математического творчества:

“Немецкий математик XVIII столетия Карл Фридрих Гаусс описал переживание подобной подсознательной упорядоченности идей. Ему надо было найти одну закономерность в теории чисел, и он обнаружил ее "не в результате упорных исследований, а благодаря, так сказать, милости Божьей. Ответ пришел внезапно сам собой, как молниеносное озарение, и я не мог понять или найти связь между данными, известными мне раньше, с которыми я последний раз экспериментировал, и тем, что породило конечный успех". Французский ученый Анри Пуанкаре еще подробнее описал подобное явление. Однажды бессонной ночью он увидел, как в нем сталкиваются математические образы, идеи, представления. Наконец некоторые из них "соединились более устойчивым образом. Ощущение было такое, будто наблюдаешь непосредственно за работой подсознания, причем его деятельность постепенно начинает частично проявляться в сознании, не теряя собственной природы. В такие моменты интуитивно понимаешь, как могут функционировать два эго".

Как же происходит работа этой загадочной интуиции? С чисто логической точки зрения нам нужен прообраз, что-то вроде платоновских эйдосов или кантовских априорных форм, в соответствии с которым будет вырезаться наша “статуя”. Создание неэвклидовой геометрии заставляет нас предположить существование некой другой, не кантовской, априорности – более динамической, более широкой, менее явной, похожей скорее на пространство коллективного бессознательного, о котором говорил психолог Юнг, оставляя за ним априорность для человеческой психики. Этот подход в математической философии наиболее ярко выражен Шпенглером в известной работе “Закат Европы”.

В главе “О смысле чисел” он называет идею Канта о первичности эвклидового созерцания ошибкой слишком рационального ума. Созерцание по Шпенглеру есть нечто более подвижное, связанное с культурой, к которой принадлежит созерцатель. Математика это функция культуры. Нет универсальной математики – говорил Шпенглер.

У неоплатоников была идея о живой фантазии , огненной пневме, сходные идеи находил французский исследователь Анри Корбин у исламского мистика Сахраварди, говорившем о метафизическом воображении, одинаково трансцендентном действительности и миру грез, позволяющему непосредственно созерцать тайные законы бытия, эту внутреннюю область он называл na-koja-abad –“нигде страной” .

Возможно где-то там в огненной пневме, в “нигде стране” происходит конструирование математики.

В этом контексте наследие Павла Флоренского представляется уникальным – в своих трудах он открыто совмещал мистическую религиозную интуицию и математику, без всякого логического ущерба для последней.

Флоренский был сторонником идеи о сведении ума к сердцу, являвшейся ключевой у монахов–исихастов. Согласно этой идее мысль рождается в сердце, мозг же является отражающим звеном, оформляющем ее в привычную нам структуру. Во многих традиционных религиях в связи с этим сердце уподобляется солнцу, а мозг луне.

В таком привычном для антиномичном режиме слияния ума и сердца и движется мысль философа.

Для рассмотрения работы творческой составляющей в математике нам крайне интересно будет проследить за ее развитием.

1. Истина есть антиномия

Прежде чем перейти к математическим изысканиям философа, необходимо составить представление о парадоксальном стиле его мышления. Философия Павла Флоренского неотделима от православной веры – изощренные логические спекуляции используемые им, являются прежде всего иллюстрацией церковного догмата.

Философ разделял божественную Истину, находящуюся “за двойной гранью пространства и времен”, для которой “форма и содержание – одно” и истину – знание об истине, доступное твари ниспавшей во время и пространство.

“Несомненно, что наряду с Истиною необходимо существует и истина, если только наряду с Богом существует тварь. Существование истины есть лишь иное выражение самого факта существования твари, как таковой, т. е. как лежащей личным много-образием во времени и общественным - в пространстве. Наличность истины равна наличности твари.”

Однако для того, чтобы являться истиной знание твари должно находиться в некой связи с Истиной.

“Хотя и в твари данная, однако истина должна быть монограммою Божества. По-сю-сторонняя, она должна быть как бы не по-сю-сторонней. Красками условного она должна обрисовать Безусловное. В хрупком сосуде человеческих слов должен содержаться присно-несокрушимый Адамант божества. Тварь мятется и кружится в бурных порывах Времени; истина же должна пребывать. Тварь рождается и умирает, и поколения сменяются поколениями; истина же должна быть нетленной” .

Таким образом, истина должна находиться выше всяких условий, “Но как это возможно? Как возможно из условного материала человеческого ума построить безусловную формулу Истины божественной?”

Размышляя над этим, философ приходит к парадоксальному выводу, ставшему стержнем его философии – “истина есть антиномия”:

“Рассудочная формула тогда и только тогда может быть превыше нападений жизни, если она всю жизнь вберет в себя , со всем ее много-образием и со всеми ее наличными и имеющими быть противоречиями. Рассудочная формула может быть истиною тогда и только тогда, если она, так сказать, предусматривает все возражения на себя и отвечает на них. Но, чтобы предусмотреть все возражения, - надо взять не их именно конкретно, а предел их. Отсюда следует, что истина есть такое суждение, которое содержит в себе и предел всех отменений его, или, иначе, истина есть суждение само-противоречивое ”.

Термин “антиномия” введен в философию Кантом в “Критике чистого разума”, однако идея о самопротиворечивости рассудка беспокоила философов достаточно давно – начиная с Гераклита, утверждавшего, что из противоположностей рождается гармония. Средневековый богослов Николай Кузанский видел истину, как “высочайшее единство всех противоположностей”. Идея единства и борьбы противоположностей является ключевой в гегелевской диалектике. Однако в чем же уникальность использования антиномии у Павла Флоренского? Если у Канта антиномии играли роль печальных указателей пределов человеческого познания, невозможности рассудка дать ответы на главные вопросы, то для Флоренского они являются вестью об Истине, спасительными огнями, ведущими прочь от “эгоистического самоудовлетворения рассудка”. Высказывания антиномии является подвигом, актом самоотречения.

Мысль философа движется между да и нет, являясь “интуитивной дискурсией” и “дискурсивной интуицией”, в ней мы отчетливо наблюдаем то самое соединение сердца и разума о котором говорилось во введении.

К вопросу противоречивости математика подошла вплотную в начале двадцатого века, решение его стало “осознанной необходимостью”. Его формулирует Гильберт в 1900 году, как вторую из своих проблем, определивших развитие математики как минимум на последующие сто лет. Проблема звучит так: аксиомы арифметики противоречивы или нет?

В 1930 году Гедель ответил на этот вопрос своими теоремами о неполноте.

Первая теорема утверждает, что если формальная арифметика непротиворечива, то в ней существует невыводимая и неопровержимая формула.

Фактически теорема Геделя говорит о существовании своего рода “сингулярных” точек в математике, в которых нарушаются условия, накладываемые на математическую теорию.

Значимость этого открытия трудно переоценить. Согласно ему даже самая точная наука математика, неспособна избежать изначальной расколотости рассудка, она никогда не станет полной и непротиворечивой, т.е. истинной в смысле христианского богословия.

Попытка завершить здание любой формальной теории приводит к ее обрушению.

Это полностью резонирует со следующими рассуждениями Павла Флоренского:

“ Рассудочные операции ведут к таким комбинациям, которым нет уже места в среде своих производителей и которые требуют разрыва рассудочной области, чтобы родиться в новый, дотоле невиданный и немыслимый мир. ”

Таким образом, теорема Геделя является логическим выражением расколотости рассудка, о которой говорил Флоренский, но она же является двигателем математики, как у Гегеля - противоречия двигают познающий дух. Невозможность замкнуть рассудочную петлю приводит к новому витку развития. Именно здесь происходит загадочная работа сверхрассудочного синтеза.

2. Изображение антиномии в теории множеств.

“Нигде страна ”

Любой логической операции можно найти соответствие в теории множеств. Это дает интересную возможность “созерцать” работу рассудка. Рассмотрим изображение антиномии. Итак, у нас есть два противоположных утверждения, им будут соответствовать два взаимодополняющих множества, покрывающих все пространство.

Антиномия предполагает одновременное выполнение А и не А, то есть, на нашем рисунке для нее не существует соответствия, она не созерцаема, можно сказать, что она находится “нигде”.

Это похоже на уже упомянутую, na-koja-abad –“нигде страну” исламского мистицизма, находящеюся по ту сторону чувственного, в которой возможно непосредственное созерцание метафизических принципов.

В дальнейшем мы увидим уместность подобного сравнения, применительно к нашему исследованию.

3. Иррационализм в математике. Земля и небо

Павел Флоренский говорил о подвиге рассудка как об опыте самопреодоления, рассудок должен принести себя в жертву, чтобы открылась его сверхлогическая основа:

“В самом деле: рассудок, в своих конститутивных логических нормах, и л и насквозь нелеп, безумен до тончайшей своей структуры, сложен из элементов бездоказательных и потому вполне случайных, и л и же он имеет своею основою сверх-логическое. Что-нибудь одно: и л и нужно принять принципиальную случайность законов логики, и л и же неизбежно признание сверх-логической основы этих норм, – основы, с точки зрения самого рассудка, постулативно-необходимой, но тем самым имеющей д л я р а с с у д к а антиномический закал. И то и другое выводит з а пределы рассудка. Но первое разлагает рассудок, внося в сознание вечно-безумную агонию, а второе укрепляет его подвигом само-преодоления, – крестом, который есть для рассудка нелепое отторжение себя от себя.” [ 11, 77]

В качестве примера такого сверхрассудочного синтеза философ приводил построение иррациональных чисел.

Стоит отметить, что понятие иррационального числа в том виде, в котором использует его современная математика, сформировалось относительно недавно – в 70-х годах 19 века в работах Вейерштрасса, Гейне, Кантора и Дедекинда. До этого они были, выражаясь словами Павла Флоренского, “туманной нелепостью, которою все бессознательно пользовались ради практической необходимости и в которой не отдавали себе отчета”, несмотря на то, что человечество столкнулось с ними еще в античности. Во времена пифагорейцев считалось, что существует единая единица длины, достаточно малая и неделимая, которая целое число раз входит в любой отрезок. Однако Гиппас из Метапонта обосновал, что не существует единой единицы длины, поскольку предположение о её существовании приводит к противоречию. Он показал, что если гипотенуза равнобедренного прямоугольного треугольника содержит целое число единичных отрезков, то это число должно быть одновременно и четным, и нечетным.

Существует легенда, согласно которой пифагорейцы сбросили Гиппаса за борт корабля как еретика, узнав об этом открытии.

Мы поймем, что такой случай действительно мог произойти, если внимательно рассмотрим учение пифагорейцев. Согласно ему натуральные числа являлись живыми принципами бытия, божественными сущностями из которых был создан космос. Такое отношение могло проистекать из диалектики предельного и беспредельного. Это учение имеет глубокие корни в греческой мысли, можно взять к примеру диалог “Тимей” Платона.

Там описывается создание мира из единого беспредельного начала посредством деления, принципами этого разделения являлись числа. Таким образом, числа существуют прежде каждой вещи, являясь мостом между творцом и творением.

Греческий космос, подчиненный натуральным числам, был удивительно гармоничен – планеты в нем вращались в соответствии с изначально заложенной гармонией, кругообороты человеческой души были сопряжены с кругооборотами планет. Состояние человеческого организма определялось пропорциями четырех элементов –огня, воздуха, воды и земли. Все мироздание можно было свести к изначальной четверке – тетракрису {1,2,3,4}, являвшемуся предметом религиозного почитания. Мир подчинялся числам и их отношением.

Открытие иррациональностей являлось согласно Шпенглеру настоящей диверсией против античного космоса. Несоизмеримость гипотенузы и катета, радиуса и окружности, являлись весточками хаоса – посланниками из чего-то противоположного организованному космосу, поэтому греки назвали подобные несоизмеримости алогос.

Числа согласно Шпенглеру являлись выражением телесности, а античность была насквозь телесной, поэтому символом ее души “апполоновой” он выбрал статую.

Полной противоположностью апполоновской греческой душе является душа фаустовская – христианская.

Деление, предложенное немецким культурологом, может показаться несколько условным, т.к. изменения происходили непрерывно и порой трудно четко определить принадлежность элемента культуры к той или иной “душе”, например в платонизме немало “фаустовских” моментов. Шпенглеровское разделение следует понимать скорее как некую идеализацию, разведению всего культурного многообразия в соответствии с обозначенными полюсами .

И если греческий полюс является телесность, то полюсом христианской души является дух, невидимость, трансцендентность (наиболее ярко это стремление выражено в готическом соборе).

Движущей силой фаустовской души является тоска по абсолюту. Гармония утеряна, появляется представление о чем-то вне мира, способном вернуть ее. Гностики, стоявшие на границе двух культур, фактически вывернули наизнанку греческие представления, организованный в соответствии с идеей блага греческий космос становится тюрьмой для духа созданной демиургом. [ 6 ]

Новая “душа” создает новую математику, акцент смещается с видимого в невидимое, на смену осязаемой геометрии эвклида и чисел как выразителей вселенских пропорций приходят, “невидимые” функции, После Декарта само пространство превращается во множество числовых отношений, трансцендентных для греческого духа.

Наиболее яркое выражение фаустовская математика нашла в Лейбнице, его предел является символом, аналогичным готическому собору. То, что во времена Зенона являлось неразрешимым, преодолевается христианским математиком в неудержимом стремлении к бесконечному.

Апофеозом развития фаустовской души явилось создание множества иррациональных чисел, которое можно сравнить с обобщенным решением квадратуры круга.

В традиционных культурах круг часто являлся совершенной фигурой, символизирующей небо, время, космический закон, в то время как квадрат связывался с землей, являлся его первым неизменным определением – фиксированным законом. Эта пара является неизмеримой, число пи связывающее их является “анлогосом”, недоступным рассудку. В этом непостижимая разница между божественным существованием в себе и в мире, проявившаяся, к примеру, в символике православного или индуистского храма. Однако христианская душа стремится пройти этот водораздел…

4. Потенциальная и актуальная бесконечность.

От земли к небу

При создании иррациональных чисел происходит переход от потенциальной (т.н. “дурной”) бесконечности к актуальной.

Этот переход, пожалуй, является главным подвигом христианского духа. У язычников господствовало понятия о бесконечности как о возможности продолжать какой-либо процесс без остановки.

“Вообще говоря, бесконечное существует таким образом, что всегда берется иное и иное, а взятое всегда бывает конечным, но всегда разным и разным. Так что бесконечное не следует брать как определенный предмет, например как человека или дом, а в том смысле, как говорится о дне или состязании, бытие которых не есть какая-либо сущность, а всегда находится в возникновении и уничтожении, и хотя оно конечно, но всегда разное и разное” – так говорил Аристотель о бесконечности.

Таким образом, для античности бесконечность представлялась как нечто смутное, безобразное, скорее несуществующее, чем существующее.

С таким представлением Павел Флоренский связывает наиболее печальные стороны языческой мифологии: “кому как не язычникам знать о призрачности загробного существования и о дурной бесконечности геенских мучений”. [ 11,209]

Миф о Сизифе, об Окне с ослом непрестанно пожирающем веревку – плод его непрерывающегося труда, прикованном к скале Прометее – непрестанно терзаемом коршунами - бесконечность древних печальна, тревожна, похожа на смутное воспоминание о чем-то утерянном, это ощущение в конце концов выливается во вселенскую тоску гностиков.

Христиане принесли в мир другую бесконечность – актуальную бесконечность творца, несоизмеримого с тварью Бога, бесконечность спасения. Это новое представление, поначалу полуинтуитивное, символическое, по мере распространения христианства становится основной парагдигмой европейского человечества. Актуальная бесконечность становиться предметом схоластического дискурса, так еще Фома Аквинский отрицал возможность актуальной бесконечности:

1). Актуально бесконечного множества быть не может, поскольку всякое множество должно содержаться в каком-либо виде множеств. Но виды множеств соответствуют видам чисел, а ни один вид чисел не может быть бесконечным, поскольку всякое число есть множество, измеренное единицей [буквально: одним]. Следовательно, актуально бесконечное множество существовать не может, как само по себе, так и по совпадению.

2). Кроме того, всякое существующее в природе множество сотворено; всякая же сотворенная вещь понимается как одно из проявлений какого-то намерения Творца, ибо Создатель ничего не делает бесцельно. Следовательно, необходимо, чтобы всякая созданная вещь понималась как число. Поэтому существование актуально бесконечного множества невозможно даже “по совпадению” .

И “ни один вид чисел не может быть бесконечным ”. Таким образом, у Фомы Аквинского мы находим представление о числе сходное с Аристотелевским.

Однако наряду с господствующим схоластическим богословием, главными источниками которого являлись библейское откровение и аристотелевская логика, наивысшей точки достигшим в философии Фомы, в христианстве присутствовало другое течение – мистическое, отталкивающееся от новозаветной вести – “царство божие внутри нас”.

Истоки этого мировоззрения можно найти в гностицизме, неоплатонизме, философии Дионисия Ареопагита, и его суть состояла во внутреннем поиске Бога.

“В каждом человеке есть отпечаток Бога” – говорил Мейстер Экхарт.

Философия ученого незнания Николая Кузанского явилось своего рода браком между двумя течениями, в ней мистическое чувство сочетается с изощренной схоластической логикой. Главным способом познания божества у Николая является отрицание рамок, присущих конечному – тварному миру, эту философию поэтому еще называют отрицательной теологией.

Таким образом, божество свободно от любых модусов, ограничивающих чувственный мир – таким путем он приходит к понятию максимума – удивительной сущности лежащей по ту сторону всех противоречий, являющимся одновременно максимальным отрезком, треугольником, окружностью, радиусом этой же окружности, шаром и т.п.

Максимум Кузанского является актуальной бесконечностью, получившей собственное бытие. Характерно, что этот максимум, как доказывает Николай, является единственным. Это отличает его от канторовской иерархии бесконечностей, предполагающей бесконечное увеличение мощностей.

Борьба между актуальной и потенциальной бесконечностью пронизывает всю последующую христианскую мысль – от лейбницевских монад и бесконечно малых, до кантовских антиномий, это философское и метафизическое противоборство достигло пика в математической мысли 19 века.

Процесс арифметизации пространства, отхода от созерцания к невидимым числовым соотношениям, описанный Шпенглером, начавшийся с Декартовой системы координат, продолженный дифференциально-интегральным исчислением, рассматривавшим геометрию бесконечно малых, окончательно оформился в арифметических теориях действительных чисел Вейерштрасса и Дедекинда. Кантор завершает этот виток развития программой сведения всей математики к теоретико-множественным конструкциям. Однако на этом пути он сталкивается с рядом казалось бы непреодолимых противоречий.

Для того, чтобы понять их суть, обратимся к известной теореме Кантора о континууме:

Теорема. Множество всех подмножеств счетного множества несчетно.

Доказательство :

Предположим, что существует множество A , равномощное множеству всех своих подмножеств 2 A , то есть что есть биекция f , ставящая в соответствие каждому элементу множества A некоторое подмножество множества A . Рассмотрим множество f биективно, а , поэтому существует такой, что f(y) = B . Теперь посмотрим, может ли y принадлежать B . Если , то , а тогда, по определению B ,. И наоборот, если , то , а следовательно, . В любом случае, получаем противоречие. Следовательно, исходное предположение ложно и A не равномощно 2 A .Теорема доказана.

Заметим, что 2 A содержит подмножество, равномощное A (например, множество всех одноэлементных подмножеств A ), а тогда из только что доказанного следует | 2 A | > | A |

В процессе доказательства используется конструкция, напоминающая известные парадоксы Бертрана Рассела, однако в отличие от последних, представляющих замкнутые антиномические круги, круг Кантора каким-то таинственным образом разрывается.

Здесь можно опять обратиться к Павлу Флоренскому. Согласно ему схема () применяемая в доказательстве от противного является недостаточной, если не доказана обратная возможность ().

Проверим вторую возможность. Теперь нам нужно из предположения о том, что множество всех подмножеств несчетно вывести обратное утверждение.

Доказательство проведем так, как рассуждал бы математик до появления Канторовской конструкции, основанное на использовании очевидной для него аксиомы P : Любое бесконечное множество счетно, что являлось очевидным, до предположения о существовании бесконечных множеств разной мощности.

Множество всех подмножеств счетного множества A –счетно.

Доказательство.

Пусть множество всех подмножеств счетного множества A - 2 A несчетно, следовательно оно конечно но множество содержит 2 A бесконечное множество А(т.к. каждый элемент A также является его подмножеством) таким образом мы пришли к противоречию, и следовательно множество 2 A -счетное. Теорема доказана.

Как мы видим, все зависит только от канторовской предпосылки о существовании множеств мощности более чем счетной, до этого разум натыкался на неразрешимое противоречие.

Таким образом, Кантором совершается скачок, о котором Флоренский говорил следующее:

“Мы могли бы не вносить его ограничившись теми сущностями, которые нам даны –“т.е. сущностями “конечными” – предавшись позитивистскому обесположению разума и успокоившись на невозможности выйти за границы данных символов. Мы могли также подняться и ввысь – для этого требовалось напряжение воли и подвиг разума –совершенно специфическое усилие и смирение перед объектом исследования понадобилось для создания символов иррациональностей. Создание новой сущности требует свободного подвига. Свобода его выражается в том, что нам дана возможность либо оставаться при “хорошем” старом, либо подняться к “лучшему” новому. Подвиг же – в том, что естественные силы –присущие уму инертность и самодовольство толкают его к коснению в старом, в конечном, “известном”. Нужно преодолеть самодовольство рассудка, порвать магический круг его конечных понятий и выступить в новую среду – в среду сверхконечного, рассудку недоступному и для него нелепому”.

В приведенном высказывании мы узнаем типично фаустовское стремление к преодолению, сверхрациональному синтезу о котором мы говорили в самом начале.

Для подобной операции не подходит ни кантовское априорное созерцание, ни эмпирика, его источник следует искать в чем-то ином…

Для Флоренского он находится в церковном догмате, примечательно, что Кантор также являлся глубоко религиозным человеком.

5. Мнимости в геометрии: зазеркалье

Для того, чтобы понять отличие в мировоззрении Кантора и Флоренского обратимся теперь к собственному математическому творчеству русского мыслителя.

Наиболее значимой его работой, посвященной математике, является “О мнимостях в геометрии”, изданная в 1922 году. В ней он отказывается от традиционной гауссовской интерпретации комплексных чисел и предлагает свою, довольно оригинальную.

Ведь плоскость Кюна-Весселя-Арганда-Гаусса-Коши, используемая в классическом комплексном анализе - “ это есть не более как интерпретация, символически являющая, но не исчерпывающая соответственных арифметических сущностей. Плоскость комплексного переменного н е есть еще самое переменное, -- а лишь одно из истолкований такового на языке пространственных образов, и, следовательно, разделяющее с прочими истолкованиями присущие таковым формальные свойства. Ведь, всякое истолкование подлежит тому, что сказано Г.Герцем картинах мира: это есть система образов, взятых произвольно, но соответствующих системе истолковываемой, и притом так, чтобы возможно большее число следствий из принятых истолковывающих образов соответствовало последствиям системы истолковываемой. Мы заранее знаем, что ни при одном способе толкования такой параллелизм следствий не может идти беспредельно далеко”.

В традиционной интерпретации комплексные числа изображаются точками декартовой плоскости, координатами которой являются мнимая и действительная часть, отложенные по осям координат.

Главным недостатком подобного построения является невозможность выразить функциональные отношения. Вся комплексная плоскость отдана под независимые переменные, таким образом, для того чтобы показать комплексные функции, необходимо обратиться к дополнительной плоскости, никак не связанной с первой.

“И потому, хотя мы и утверждаем, что будто точки на этой второй плоскости изображают зависимое переменное, однако, именно только утверждаем, но ничуть не показываем и не доказываем, ибо то, что одно только и могло бы геометрически показать и доказать эту зависимость, - самая связь двух переменных, - остается никак не представленной геометрически и, в порядке геометрическом, т.е. в порядке самой интерпретации, есть голословное утверждение, лежащее вне возможности проверки, т.е. геометрически не существует”.

Флоренский говорит о том, что наряду с чисто формальной интерпретацией мнимости должна существовать такая, которая выражала бы сущность этой идеи. Наряду с аналитической геометрией, считает он, должен существовать геометрический анализ, в котором бы закономерности рассудка отражались в закономерностях созерцания.

В качестве альтернативы классической комплексной плоскости и сфере Неймана, ученый предлагает плоскость двустороннюю – в которой на одной стороне “обитают” положительные площади и действительные числа, на другой отрицательные площади и мнимые числа, а в бесконечно малом промежутке между – ними комплексные числа.

Эта модель оставляет возможность изображать зависимость между числами – плоскость таким образом становится средой обитания кривых, принимающих действительные, мнимые и комплексные значения, которые проходят через бесконечно-малую толщину словно “подземные реки”.

В данной работе нас интересуют, прежде всего, не обоснования и аналитические выводы из этого построения, а предполагаемый архетип, послуживший источником конструирования. В связи с этим для нас также не играет первичной роли научная значимость работы, в сравнении к примеру с тем же Кантором. Нас интересует проблема математического творчества и взаимодействие ее с архетипом.

Примечательно, что Флоренский не оставлял за своей теорией сугубо математического значения, проецируя ее на самые “отдаленные” рубежи физики и метафизики.

Так, в 9 главе мнимостей дописанной им в 1922 и приуроченной к … юбилею Данте, философ рассуждает об “изнанке” теории относительности:

“Что собственно значит предельность величины 3 10 10 см/сек? Это значит вовсе не невозможность скоростей равных и больших с, а - лишь появление вместе с ними вполне новых, пока нами наглядно непредставимых, если угодно - трансцендентных нашему земному, кантовскому опыту, условий жизни; но это вовсе не значит, чтобы таковые условия были немыслимы, а может быть, с расширением области опыта, - и представимыми”.

“на границе Земли и Неба длина всякого тела делается равной нулю, масса бесконечна, а время его, со стороны наблюдаемое - бесконечным. Иначе говоря, тело утрачивает свою протяженность, переходит в вечность и приобретает абсолютную устойчивость. Разве это не есть пересказ в физических терминах - признаков идеи, по Платону - бестельных, непротяженных, неизменяемых, вечных сущностей? Разве это не аристотелевские чистые формы? или, наконец, разве это не воинство небесное, - созерцаемое с Земли как звезды, но земным свойствам чуждое?”

За пределами скорости света, считает Флоренский, располагаются волшебные края – миры, похожие на кэрроловские – где время течет в обратном направлении, следствие предшествует причине.

Но самое удивительное, что для того, чтобы исследовать эти миры не следует изобретать сверхсветовые аппараты, что и невозможно у Флоренского, также как и у Эйнштейна. Но последний забыл о еще одном источнике – человеческом духе, который и является источником “мнимой физики”. Различие между двумя подходами кроется в различных мировоззренческих основаниях мыслителей. Эйнштейн в своих построениях отталкивался от картезианской метафизики, возможно имеющей корни в иудейском креационизме. Суть того и другого – это наличие непреодолимой пропасти между творцом и тварью, духом и материей, познающим и познаваемым. Отсюда печаль, роднящая иудейскую теологию, кантовскую “Критику чистого разума” и теорию относительности.

Флоренский был близок к неоплатоникам, для которых не существовало не снимаемой оппозиций между духом и телом, и одно являлось эманацией другого. В этой философии существовала непрерывная иерархия – единое, ум, душа- каждый из этапов проявления был причастен высшему, что давало возможность восхождения по этой лестнице. Это мировоззрение нашло свое продолжение в герметизме, теургии, юнговской психологии, некоторых ответвлениях квантовой физики и, конечно же, в православном мистицизме, представителем которого являлся Флоренский.

Для него чувственное и сверхчувственное были неразрывно связаны:

“в моем мировоззрении физического как такового, т.е. вне его пронизанности духовными и оккультными энергиями, вовсе не существует, и я полагаю, что не магическое надо объяснять физическими причинами, но напротив, так называемое или кажущееся профанам физическим подлежит объяснению через магические силы.”

Именно такой двойственной реальностью, он считал, к примеру, слово, являющее смыслом с одной стороны, и физическим явлением с другой.

В работе “Иконостас” философ продолжает эту мысль, рассуждая о парадоксе сна, состоящем в том, что иногда внешняя причина, вызвавшая пробуждение, во сне превращается в продолжение длинной цепочки онейрических событий, во времени ощущаемых значительно раньше вызвавшей пробуждение причиной.

Флоренский объясняет это тем, что во сне время течет в обратном направлении.

Одно и то же событие выступает в двух ролях – как часть сонного и как часть действительного сознания.

“Всякий знает, что за краткое, по внешнему измерению со стороны, время можно пережить во сне часы, месяцы, даже годы, а при некоторых особых обстоятельствах - века и тысячелетия. В этом смысле никто не сомневается, что спящий, замыкаясь от внешнего видимого мира и переходя сознанием в другую систему, и меру времени приобретает новую, в силу чего его время, сравнительно со временем покинутой им системы, протекает с неимоверной быстротой. Но если всякий согласен, и не зная принципа относительности, что в различных системах, по крайней мере применительно к рассматриваемому случаю, течет свое время, со своею скоростью и со своею мерою, то не всякий, пожалуй даже немногие, задумывался над возможностью времени течь с бесконечной быстротой и даже, выворачиваясь через себя самого, по переходе через бесконечную скорость, получать обратный смысл своего течения. А между тем, время действительно может быть мгновенным и обращенным, от будущего к прошедшему, от следствий к причинам, телеологическим, и это бывает именно тогда, когда наша жизнь от видимого переходит в невидимое, от действительного - в мнимое. ”

О чем бы не думал философ, почти всегда его сопровождает идея зеркальности, скрытой изнанки бытия. Эта повторяемость, а также определенная зачарованность, сопровождающая появление образа, наталкивает на предположение о его архетипической природе. Пользуясь методом Шпенглера его можно принять за символ, указывающий на принадлежность к определенной “культурной душе”.

Символ зеркала встречается почти во всех культурах и обычно играет роль связывающего звена между поту и посюсторонним. Часто человек сравнивается с зеркалом Бога…, но иногда случается и наоборот, подобный взгляд свойственен мистикам. Так Мейстер Экхарт писал: «Душа созерцает себя в зеркале Божества. Бог Сам является зеркалом, которое он скрывает от того, кого Он будет и открывает тому, кому он будет. Чем больше душа способна превысить все слова, тем более она приближается к зеркалу. В этом зеркале имеет место быть единство как чистое нераздельное подобие» .

У исламского мистика ибн Араби мы находим похожую метафору:

«Человек, к которому Сущность Бога представляется сама, чтобы быть познанной, не видит Бога; он только видит свои собственные формы в зеркале Бога. Невозможно познать Самого Бога, хотя можно познать, что только в Нем может быть замечена собственная форма» .

«Этот процесс, таким образом, имеет место во взгляде в зеркало. Когда ты смотришь в зеркало, ты замечаешь в зеркале себя, ты видишь не само зеркало, хотя все-таки знаешь, что ты видишь свою собственную форму только благодаря зеркалу. Бог Сам по себе обеспечивает этот феномен как лучший символ Его Само-откровения, так что тот, кто получает это откровение, может узнать, что не может увидеть Бога. Попробуй сам - когда ты смотришь на отражение в зеркало, ты не можешь увидеть само зеркало, ты никогда его не увидишь. Это настолько истинно, что некоторые люди, наблюдая этот закон отражения в (физическом и духовном) зеркале, заявляли, что отраженная форма находится между зеркалом и наблюдателем. Это, конечно же, не так; в реальности, это так, как мы уже говорили (а именно, что отраженная форма, поскольку она не находится между нами и зеркалом, не прячет себя от нас, однако это только благодаря зеркалу мы можем видеть форму, отраженную в нем)...

Таким образом, зеркало является символом Бога, только через него человек может видеть формы, однако самого зеркала никогда не видит .

Феномен зеркала волновал не только древних, так, по мнению Флоренского он повлиял на Канта: “ Огромную заслугою Канта было указание, что могут быть объекты ничем не различающиеся между собой в понятии, для рассудка, но тем не менее различные, - так что разница постигается между ними лишь при наглядном сравнении. Такими объектами оказываются, например, правая и левая рука, или правая и левая перчатка, симметричные относительно и равные между собой сферические треугольники и т.п. Правда Кант из этого факта сперва сделал вывод, что пространство – не понятие, а реальность, независимая от рассудка, а потом – что пространство не понятие – а форма созерцания”.

Таким образом, при переходе через зеркало происходит как бы разрыв рассудка, что сближает его с символикой числа пи, как перехода между небом и землей, о которой мы говорили выше.

Все это проливает свет на стремленье Флоренского заглянуть в промежуток между двумя гранями – как в случае с логическими антиномиями, так и в случае с комплексными числами, расположенными между действительной и мнимой сторонами плоскости.

Именно этот нетипичный случай, случай безразмерности, граница бесконечной массы и бесконечного времени в теории относительности, становится средой, в которой путешествует причудливая мысль православного ученого, и именно это чувство постоянной связанности тварного и божественного отличает его от Кантора, типично фаустовского мыслителя, стремящегося к абсолютно трансцендентному Богу.

Это различие между православным и западно-церковным мышлением прекрасно выразил Сергей Булгаков, говоря о церковном обычае освещать природу:

“Общий смысл и основание всех этих освящений тот, что в них уже предваряется(а вместе приуготовляется) новая тварь, преображение твари, “ новое небо и новая земля”. Спиритуалистический рационализм в протестантизме сего легче видит в этом “магизм” или языческое суеверие, умаляя и ограничивая силу христианства одним духовным миром человека. Но человек есть воплощенный дух, существо космическое, в нем живет и с ним освещается и космос, ибо Господь есть спаситель не только души, но и тела, а с ним и всего мира”

Поэтому у Флоренского мы видим зеркало – как символ парадоксальной грани мнимого и действительного, где познавать и быть познаваемым одно и то же, в котором Бог отражает человека, а человек Бога, а у Кантора – похожую на ветхозаветную лестницу Якоба, иерархию бесконечностей, устремленную в беспредельность, без всякой надежды ее достичь.

Стремление Кантора избежать противоречия в построении действительных чисел поднимает его на более высокий уровень, создавая метабесконечность, в конечном счете, упирающуюся в парадокс Рассела о множестве всех множеств, не содержащих самих себя, это “сверхмножество” неизлечимо от самопротиворечивости так же, как ”максимум” Кузанского или “истина” Флоренского.

В отличие от западного мыслителя, стремящегося избежать противоречия (“жертвы рассудка”) любой ценой, отодвигая тем сам абсолютное на некую недостигаемую высоту, Флоренский утверждает антиномию – как основание всего познания. Это позволяет ему свести “горнее” и “дольнее”, помещая Бога между любыми прекословиями бытия. Тем самым Бог оказывается значительно ближе, находясь между внешним и внутренним в каждой вещи, но оставаясь при этом абсолютно, непостижимым, принадлежащим “нигде-стране”, он находится одновременно “в” и “вне” мира, что позволяет приближаться к нему посредством символа, взятого из мира чувств, при этом признавая за ним сверхчувственное существование.

Мы видим, что наряду с готическим стремлением прорваться к Богу любой ценой, у Флоренского присутствует и абсолютно другое чувство, для которого, пожалуй, подходит придуманный Шпенглером термин арабской, “магической души”. Это подтверждается упомянутым нами сходством с некоторыми исламскими религиозными мыслителями и, вполне логично, если учесть византийское происхождение русской церкви, и географически и культурологически указывает на пересечение двух культур.

Возможно, этой раздвоенностью объясняется два противоположных стремления ученого: проникнуть в “зеркало” и проникнуть “за зеркало”. Из второго стремления, спроецированного на эйнштейновскую физику, вытекает другой архетип – бегущее назад время, поворот вспять вод Иордана, миф о золотом веке, утерянном райском блаженстве и т.п.

Павла Флоренского можно назвать традиционалистом, эстетом антисовременности, что хорошо подтверждается последней главой “Мнимостей”, защищающей докоперниковскую аристотеле-птоломеевскую модель солнечной системы с центром на земле.

Для мыслителя две стороны зеркала неравнозначны, здесь уместно вспомнить сказку любимого им логика Льюиса Кэрролла “Алиса в зазеркалье”, где девочка с удивлением обнаруживает по ту сторону стекла, абсолютно другую, подчиненную причудливым законам страну.

Если углубляться в этимологию слова «мнимость» (мнение) можно сравнить его с санскристким manas (разум, человек), литовским menù (вспоминать) или английскими main (разум, память, душа) и man (мужчина, человек). Таким образом, “мнимая геометрия”, “мнимая физика” – это физика души, предметы, интересующие священника больше чем “действительные” сестры этих наук.

В то же время слово мнимый имеет в разговорном языке скорее негативный оттенок, обозначая что-то ненастоящее, несуществующее, ложное. В таком значении слово также часто употребляется Павлом Флоренским:

“Отныне навеки самость - мнимо-существующая, само-сознающая идея самоутверждающегося греха и муки.“

С этим связана библейская символика зерен и плевел, обоюдоострого меча и т.п. Речь идет о глубочайшей тайне христианства – отделения добра и зла.

Несмотря на кажущееся противоречие двух значений слова “ мнимый” они вполне уживаются в рамках христианской догмы.

Как мы уже показали чуть выше, оно ведет родословную от санскритского manas означающего одновременно человека и разум. Это отождествление в древних культурах являлось широко распространенным (возьмем хотя бы русское чело и век – вечный разум).

Таким образом, «мнимый» может быть понято как человеческий в противоположность божественному – отсюда два пути, как следствие дарованной твари свободы.

Именно через эту “серединную” человеческую природу, любая вещь может вернуться к Богу – считал Николай Кузанский. Этому как нельзя лучше соответствует образ течения вспять, возвращения к истоку. Но из нее же ведет начало всяческий грех, отсюда возможность связать плоскость Флоренского не только с зеркалом, но и с обоюдоострым мечом, отделяющим “зерна от плевел”.

Мир мнимостей – это мир промежуточный между божественным и тварным, мир похожий на состояние “тайджасы” в ведах, соответствующему сну – переходному состоянию между пракрити и пурушей, материей и духом. Это “царство целей”, в противоположность царству причин. Именно здесь происходит выбор и отсюда проистекает ответственность.(см. две дороги по которым расходятся грешники у Данте, Геракл на распутье, камень в русских сказках).

Учитывая это мы можем понять повышенный интерес П.Ф. к мнимостям и определенную ассиметрию между двумя сторонами зеркала.

6. Точка перехода. И еще раз проблема континуума

В последней главе мнимостей, написанной значительно позже основной части и являющейся скорее эстетическим обобщением работы П.Ф. интерпретирует космологию средневекового поэта Данте с помощью современных ему математических конструкций.

Разбор он начинает со следующего отрывка:

По клочьям шерсти (Люцифера) и коре льдяной,
Как с лестницы, спускалась тень Вергилья.
Когда же мы достигли точки той,
Где толща чресл вращает бедр громаду, -
Вождь опрокинулся туда главой
Где он стоял ногами, и по гаду
За шерсть цепляясь, стал всходить в жерло:
Я думал, вновь он возвращался к Аду.
«Держись, мой сын!» - сказал он, тяжело
Переводя свой дух от утомленья:
«Вот путь, которым мы покинем зло».
Тут в щель скалы пролез он, на каменья
Меня ссадил у бездны и в виду
Стал предо мною, полн благоговенья.
Я поднял взор и думал, что найду,
Как прежде Диса; но увидел ноги,
Стопами вверх поднятыми во льду.
Как изумился я тогда в тревоге,
Пусть судит чернь, которая не зрит,
Какую грань я миновал в дороге.

Миновав все круги ада, поэты переворачиваются вверх ногами, и продолжают свой путь. Пройдя через чистилище и эмпирей, взглянув оттуда на Славу Божию, Данте оказывается во Флоренции без особого возвращения назад.

Подробно анализируя текст “Божественной комедии”, мыслитель приходит к выводу, что пространство, по которому путешествовал Данте, является односторонней Римановой поверхностью. Это открытие по его мнению бросает “неожиданный пучок света на представление древних о конечности мира”.

Пространственно-временные модели Флоренского изучены достаточно хорошо, далее мы остановимся лишь на одном моменте – загадочной точке перехода, между действительным и мнимым, между физическим миром, и миром сверхсветовых скоростей, между сном и явью, точке которую символически можно обозначить местом переворота Дантовских героев, в которой тело выворачивается через себя:

“мы наглядно представляем себе, как, стянувшись до нуля, тело проваливается сквозь поверхность - носительницу соответственной координаты, и выворачивается через самого себя, - почему приобретает мнимые характеристики.”

Идея переворота совершаемого на духовном пути также является архетипической, можно вспомнить, например, германского Одина, провисевшего вниз головой 9 дней на мировом древе Иггдрасиль. Однако нас далее будет интересовать другой вопрос: какова природа этой точки – является ли она протяженной или безразмерной, мнимой или действительной.

Мнимо-комплексные функции Флоренского хоть и являются плоскими, “все же обладают некоторой толщиной” они как бы ныряют с действительной стороны во мнимую, и выныривают с мнимой в действительную, поэтому он сравнивает их с подземными реками. (Интересно, что подземные реки часто играли роль символов перехода –см. к примеру Стикс у греков.)

Оставляя тем самым за своей плоскостью и ее объектами некую высоту, философ ссылается на Буссинеска, говорящего о дифференциале следующее:

“Дифференциал не обозначает вполне или как говорят, объективно малой разности; он обозначает ее только субъективно, т.е. по нашему понятию обозначает ее напряжением, с которым мы заставляем ее стремиться к нулю, и рассматриваем пределы, к которым будут стремиться результаты вычислений.”

Таким образом, высота комплексной плоскости является неким “напряжением”, или “актуально бесконечно малой”, как предлагает ее считать П.Ф.

Мыслитель здесь предвосхищает идеи так называемого нестандартного анализа, разработанного в 70-х годах 20 века.

Его появление дало возможность решения одной математической проблемы, ведущей свое начало еще с апорий Зенона.

Суть проблемы в следующем – каким образом можно составить из безразмерных геометрических точек нечто протяженное – например, отрезок.

Зенон исходил из двух аксиом

А) Сумма бесконечного числа равных протяженных частей является бесконечной.

Б) Сумма бесконечного числа безразмерных величин равна нулю.

Отсюда он выводил свою очередную дилемму: если отрезок линии разделить на бесконечное число равных частей, то они будут либо обладать положительной длиной, и тогда по аксиоме 1 их сумма (то есть отрезок) будет иметь бесконечную длину, либо не обладать и тогда их совокупность имеет нулевую протяженность.

Ключ к решению этой проблемы математики увидели в теории кардинальных чисел Кантора и сопряженной с ней теорией меры.

Мера является обобщением понятий длины, площади, объема и пр. на множества более общей природы.

Мера всегда неотрицательна, и обладает свойством аддитивности: мера конечного или счетного множества равна сумме мер его частей. Мера точки равна нулю.

Таким образом, мера множества рациональных чисел принадлежащих интервалу (0,1), является нулевой, как счетная сумма мер точек. Мера же самого отрезка (0,1) принимается за единицу. Таким образом, ненулевая мера появляется за счет оставшегося множества иррациональных чисел. Это множество, как мы уже говорили, является несчетным, обладая мощностью континуум. Следовательно, необходимым условием ненулевой меры является более чем счетная мощность.

Однако, как показывает пример так называемой “канторовой пыли” – множества полученного в результате бесконечного числа итераций, состоящих в отбрасывании средней трети отрезков, полученных из изначального отрезка посредством этих же итераций, обладающей мощностью континуум и нулевой мерой – это условие не является достаточным и дилемма Зенона остается в общем-то нерешенной.

Павел Флоренский писал, что из линейного континуума точек – рациональных и иррациональных- идея протяженности не выводится. Для того, чтобы получить протяженность, нужна “интуиция сплошного”. Таким путем он приходит к идее двойственной точки, содержащей полноту и пустоту.

“Единица и нуль, как значения точки – суть пределы, но можно использовать точку и как стремящегося к этим пределам. Тогда она понимается как дифференциал, причем дифференциал в двояком смысле: либо как “дух возникающей величины”, кирпичик из которого строится величина, тут дифференциал имеет тайную склонность сближаться с актуально бесконечно малым. В этом смысле он некая единица, и не случайно дифференциалы Лейбница были родными братьями его монад, уже знакомых единиц, либо точка получает значение “духа исчезнувшей величины”, точнее исчезающей, и тогда она своего рода нуль: это Ньютоновские флюксии, которые и обозначались кстати у Ньютона точкою, поставленной над буквенным символом соответствующей величины.”

Таким образом, можно прийти к решению дилеммы Зенона, считает, комментатор “Мнимостей” Л.Г. Антипенко – заполнив промежутки между действительными числами бесконечно малыми.

Сходные мысли по поводу протяженной точки выдвигал французский философ-традиционалист Рене Генон:

“для наличия такого условия, как протяженность или пространство, необходимы две точки; протяженность (в одном измерении), реализованная, благодаря их одновременному присутствию, в виде расстояния между ними, составляет третий элемент, который выражает отношение между этими двумя точками, одновременно объединяя и разделяя их. Кроме того, это расстояние - если рассматривать его как отношение - явно не состоит из частей; последние были бы лишь другими отношениями расстояния, от которых оно логически независимо”

“Нетрудно понять, что эти три элемента соответствуют элементам высказывания: точки выполняют функцию двух терминов, а промежуток служит выражением отношения между ними, играя роль «связки», т. е. элемента, соединяющего оба термина. Если рассматривать высказывание в его самом обычном и в то же время наиболее общем виде, а именно, как атрибутивное высказывание, в котором в качестве «связки» выступает глагол «быть», то становится понятно, что оно выражает хотя бы относительное тождество субъекта и атрибута. И это соответствует тому факту, что обе точки в реальности представляют собой лишь удвоение одной и той же точки, как бы противостоящей самой себе”.

“Отношение между двумя терминами можно также представить как отношение познания. В этом случае бытие, чтобы познать себя, сопоставляет себя с самим собой, раздваиваясь на субъект и объект, но притом оставаясь единым. Данное утверждение можно распространить на всякое истинное познание, в сущности заключающее в себе отождествление субъекта и объекта, которое сводится к формуле «познающий есть познаваемое». Отсюда ясно, что данная точка зрения напрямую соотносится с предшествующей, ибо можно сказать, что познаваемый объект есть атрибут (или, что то же самое, - модальность) познающего субъекта ”.

Таким образом, в актуально бесконечно-малой можно в свернутом виде найти ключевые для Павла Флоренского идеи троицы и единства познающего и познаваемого. Учитывая приведенные выше соображения о символике зеркала, в этом можно увидеть более, чем простое совпадение.

Также эту точку перехода между действительным и мнимым можно сравнить с двуликим Янусом, являющимся символом перехода между восходящей и нисходящей половиной годового цикла.

На этом мы пока закончим наше исследование.

Заключение

Исходя из предположения о сверхрассудочности математического синтеза, нам удалось сопоставить некоторые математические структуры, возникавшие у Кантора и Флоренского, с некоторыми довольно общими для всего человечества архетипами. Стоит отметить, что мы не считаем, что эти структуры сами являются архетипами. Скорее, в силу стремления к абстрагированию, присущему математике, они содержаться в архетипе, являясь подчас в них смутно осознаваемой идеей, т.е. являясь более универсальными принципами. Можно представить, что архетип, повлиявший на творца, словно проносит через себя математическую идею в его творчество. Это отношение архетипа и математических образов, можно вывести почти по-кантовски – из необходимости человека так или иначе созерцать архетип. Поэтому в работе нет стремления подчинить математику мифологии или бессознательному, как могло бы показаться, ее цель более скромная и точная - из предположения об участии случайности в математическом конструировании, попробовать сопоставить культурные предпочтения ученых и создаваемые ими структуры. Для этого нами был сделан общий семиотический анализ трудов философов (прежде всего Павла Флоренского), вплоть до выделения часто употребляемых слов, после чего найденные символы сопоставлялись с общечеловеческим символизмом, и математическими разработками мыслителей. То, что у нас получилось – является гипотезой, развитой из произвольного предположения, поэтому имеет ценность в связи с истинностью или ложностью этого предположения, а проецируя современную математическую логику на философию, это можно назвать исследованием новообразованного культурологического пространства, что открывает широкое поле исследований.

Данная работа требует продолжения и дальнейшей детализации.

Библиографический список

1. Аристотель Сочинения. В 4 т. (Серия «Философское наследие»). М.: Мысль, 1975-1983. Т. 3. / Ред и вступ. ст. И. Д. Рожанского. 1981. 616 стр. 220000 экз.

Физика. / Пер. В. П. Карпова.

3. Буркхард Т. Сакральное искусство Востока и Запада. Принципы и методы. / Пер. с англ. Н.П.Локман М. Алетейа 1999г.

4. Генон Р “Символизм креста” Издательство: Беловодье, 2008 г. 224 стр. ISBN 978-5-93454-095-2 Тираж: 2000 экз.

5. Иммануил Кант “Критика чистого разума” Издательство: Эксмо, 2009 г. 736 стр. ISBN 5-699-14702-1, 978-5-699-14702-1

6. Йонас Ганс Издательство: Лань, 1998 г.384 стр. ISBN 5-8114-0057-8

7. Лосев А.Ф. “История античной эстетики. Последние века” Издательство: Искусство, 1988 г.416 стр.

8. Георг Кантор “Труды по теории множеств” М.:,Наука, 1985.

9. Павел Флоренский “Иконостас”,Издательство: Азбука-классика, 2009 г.224 стр. ISBN 978-5-9985-0699-4

10. Флоренский П. “Мнимости в геометрии” , изд. “Лазарь”, 1991. ББК 22.151 Ф73

11. Павел Флоренский “Столп и утверждение истины” Издательство: АСТ, 2007 г. 640 стр. ISBN 978-5-17-010897-8, 5-17-010897-4

12. Павел Флоренский “У водоразделов мысли” Издательства: АСТ, АСТ Москва, 2009 г. 352 стр. ISBN 978-5-17-059739-0, 978-5-403-01850-0

1 3 ) Платон. Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Часть 1

Издательства: Издательство Олега Абышко, Издательство Санкт-Петербургского университета, 2007 г.752 стр. ISBN 978-5-903525-06-5, 978-5-903525-07-2, 978-5-89740-157-4, 978-5-288-04368-0, 978-5-288-04369-7, 978-5-288-04110-0

14. Освальд Шпенглер Закат Европы. Том 1Серия: Антология мысли

Издательство: Эксмо, 2009 г. 800 стр.ISBN 978-5-699-15818-8

15. Юнг К. Г.

Человек и его символы. Издательства: Серебряные нити, Медков С. Б., 2006 г.352 стр. ISBN 5-902582-08-3

Научные работы:

16) Mundus Imaginalis , or the Imaginary :// hermetic. com/ bey/ mundus_ imaginalis. htm

17) Титус Буркхарт “Символизм зеркала”

Интернет-источник http:// www. arcto. ru/ modules. php? name= News& file= article& sid=1461

18) Катасонов В.Н. /ЛЕСТНИЦА НА НЕБО

(Генезис теории множеств Г.Кантора и проблема границ науки)(Интернет–

8 декабря 2014 года исполнилось 77 лет со дня мученической кончины священника Павла Флоренского, богослова, философа, искусствоведа и математика. Трагической его смерти и посвящается эта статья.

«Нет, нельзя жить без Бога!»

Даже и не знаю с чего начать свой рассказ о знаменитой личности - Павле Александровиче Флоренском (1882-1937), человеке-легенде, русском гении, всколыхнувшем ХХ век. Это выдающийся богослов, философ, ученый, один из ярких представителей русской культуры Серебряного века, который своим творческим трудом и трагическим священством потряс мир. О нем лично и его щедром таланте мыслителя написано так много и такими известными людьми, что наш рассказ на их фоне может показаться бледным. И, тем не менее, не писать о нем - узнике Соловецких лагерей, о его необыкновенных трудах, их благотворном влиянии на русскую духовную культуру, у нас не хватает сил и не позволяет совесть.

Призвание к православной вере Павел почувствовал после окончания Тифлисской классической гимназии, которую окончил первым учеником и с золотой медалью. В ней учились такие известные личности, как В.Ф. Эрн (1881-1917), А.В. Ельчанинов (1881-1934) и Д. Д. Бурлюк (1882-1967).

Павел Флоренский - гимназист

О таком своем призвании он сообщил в своих воспоминаниях «Детям моим». Однажды, когда он спал, вдруг ощутил себя заживо погребенным на каторге, в рудниках. Это было таинственное переживание тьмы кромешной, небытия и геенны. «Мною овладело безвыходное отчаяние, и я сознал окончательную невозможность выйти отсюда, окончательную отрезанность от мира видимого. В это мгновение тончайший луч, который был не то незримым светом, не то неслышным звуком, принес мне имя - Бог. Это не было еще осияние, ни возрождение, а только весть о возможном свете. Но в этой вести давалась надежда и вместе с тем бурное и внезапное сознание, что, или гибель, или спасение этим именем и никаким другим. Я не знал, ни как может быть дано спасение, ни почему. Я не понимал, куда я попал, и потому тут бессильно все земное. Но лицом к лицу предстал мне новый факт, столь же непонятный, как и бесспорный: есть область тьмы и гибели, и есть спасение в ней. Этот факт открылся внезапно, как появляется на горах неожиданно грозная пропасть в прорыве моря тумана. Мне это было откровением, открытием, потрясением, ударом. От внезапности этого удара я вдруг проснулся, как разбуженный внешнею силой, и сам не зная для чего, но подводя итог всему пережитому, выкрикнул на всю комнату: «Нет, нельзя жить без Бога» . (С. 211-212).

Павел обладал некоторыми экстрасенсорными способности и был очень чувствительным к снам. Они ему сигнализировали или о радости, о судьбе, о сокровенном пути, или предупреждали об опасности. Такие явления с ним происходили часто. А вот как он описывает свой сон, относящийся к его жизненному пути. Он проснулся от духовного толчка, который был внезапным и таким, что от неожиданности он выскочил ночью во двор, залитый лунным светом. «Тут-то и произошло то, ради чего я был вызван наружу. В воздухе раздался совершенно отчетливый и громкий голос, назвавший дважды мое имя: «Павел! Павел! - и больше ничего. Это не было - ни укоризна, ни просьба, ни гнев, ни даже нежность, а именно зов, - в мажорном ладе, без каких-либо косвенных оттенков. Он выражал прямо и точно именно и только то, что хотел выразить - призыв. …Я не знал и не знаю, кому принадлежал этот голос, хотя не сомневался, что он идет из горнего мира. Рассуждая же кажется наиболее правильным по характеру его отнести к небесному вестнику, не человеку, хотя бы святому» .

Возможно, эти явления были навеяны ему чтением Евангелия от Иоанна, где Христос обращался к апостолу Павлу, своему гонителю и врагу. Голос Иисуса: «Павел! Павел! Что ты гонишь Меня?» врезался в молодую память так сильно, что она отреагировала сразу.

Несмотря на душевные колебания Павла Флоренского, его растерянность, большой интерес к таинственному и непознанному, и в тоже время к христианской вере, выбор его будущей профессии определил отец, инженер-путейщик железных дорог. По его настоянию Павел поступает в Московский университет на физико-математический факультет. В университете он знакомится с Андреем Белым, а через него с Брюсовым, Бальмонтом, Дм. Мережковским, Зинаидой Гиппиус, Ал. Блоком и другими личностями золотого века русской религиозной философии. Он пишет небольшие статьи, печатается в журналах «Новый Путь» и «Весы». В студенческие годы сильно увлёкся учением Владимира Соловьёва и архимандрита Серапиона (Машкина), их светлые мысли пронес через Соловецкие лагеря. Университет Павел Флоренский закончил в 1904 году, причем блестяще, как один из самых талантливых студентов.

Преподаватели физико-математического факультета призывали его посвятить свою жизнь научной деятельности, остаться в университете, но решение Павла было иным - он уже окончательно определился: его жизнь будет принадлежать священству и Богу. После окончания МГУ, в сентябре 1904 года, Флоренский поступает в Московскую Духовную Академию и переселяется в Сергиев посад.

Анна Гиацинтова - девушка из Рязанской губернии

В период учебы в Академии (1904-1908) главным устремлением П. Флоренского было познание духовности не отвлеченно, не метафизически, а жизненно. Павел много читает книг святых отцов, античных философов, изучает Библию, много и пишет. Он хочет разобраться в сложных вопросах Нового и Ветхого Завета и с помощью духовных лиц старается установить истину. Ученик Духовной Академии ищет твердой опоры в жизни. Он бросается от одного увлечения к другому. Его сильно захватили богословские науки: патристика, антропология, история религии, религиозная живопись, труды святых подвижников церкви, и в то же время не отпускали природоведческие науки и философия, особенно античная.

С 1908 по 1911 годы Павел Флоренский был помощником доцента кафедры истории философии Московской Духовной Академии.

Растерянность становится спутницей поступков Павла. В марте 1904 года Павел познакомился со старцем, епископом Антонием (Флоренсовым), который жил тогда на покое в Донском монастыре и упросил стать его духовником, на что бывший иерарх дал согласие.

Из воспоминаний А.В. Ельчанинова, его коллеги по Духовной Академии, узнаем, что Флоренский в то время находился в состоянии «тихого бунта». Он всем сердцем и душой рвался принять монашество, хотел отречься от семейной жизни, от светскости, чтобы полностью посвятить себя Богу. Вместе со своим другом Андреем Белым, таким же одержимым, как сам, они пришли к духовнику Антонию и просили у него благословения на монашество. Лишь молитвы и умные советы епископа Антония, отрезвили молодых парней и привели их в чувство. Святой отец не ошибся в Павле, не спешил благословлять лучшего ученика Академии принять монашество, к которому так рвалось его сердце. Старец наоборот, рекомендовал молодому богослову завести семью, жить по законам православного человека и творить. Так оно и вышло. Академию Павел закончил лучшим учеником и остался преподавать в ней философию. Антоний был образованным иерархом - кроме трудов святых отцов, он прекрасно знал античную культуру, разбирался в науках и готовил апологетов для мессионерской деятельности.

С. Н. Булгаков , П. Флоренский, М.А. Новоселов.

Около 1907г.

В то время черное и белое духовенство часто противостояли друг другу, и ректор Духовной академии, архиепископ Феодор (Поздеевский), даже хотел создать чисто монашескую академию. Но его замысел не осуществился. К отцу Павлу он относился с большим уважением и рекомендацию епископа Антония одобрил.

Слова мудрого Антония оправдались. Павел Флоренский встретил девушку, которую полюбил всем сердцем и душою, с которой в 1910 году соединил свою жизнь. Она стала ему верной женой, надежным другом и советником во всех жизненных вопросах.

Это была Анна Михайловна Гиацинтова (1889 - 1973) - очень красивая и интеллигентная девушка из Рязанской губернии, обучавшаяся на Московских женских курсах. В своих воспоминаниях Павел Флоренский напишет о женитьбе так: «Я женился лишь потому, чтобы исполнить волю Божью, которую я увидел в одном знамении». Семейный союз молодых людей был счастливым: у них родилось пятеро детей.

Павел Флоренский c будущей женой Анной Михайловной

Гиацинтовой, сельской учительницей.

По воспоминаниям современников Павла, Анна Михайловна Гиацинтова была прекрасной супругой для своего мужа, она являла собой светлой образ христианской супруги и матери. Ее простота, смирение, верность долгу, глубокое понимание духовной жизни показывали друзьям Павла красоту христианского брака. Женитьба способствовала тому, что преподаватель МДА Павел Флоренский 23 апреля 1911 года принял священство и стал батюшкой домовой церкви приюта Красного Креста в Сергиевом Посаде. Одновременно он остался преподавателем Академии философских наук.

В сентябре 1911 года Павла Флоренского назначают редактором академического журнала «Богословский вестник», в котором он будет работать по май 1917 года. За время руководства журналом Флоренскому удалось сплотить вокруг журнала много выдающихся личностей, которые своими трудами способствовали приумножению духовного богатства России.

Мы назовем этих людей: епископ Феодор, Ф.К Андреев, С.Н. Булгаков, В.Ф. Эрн, М.А. Новоселов, В.Д. Самарин, В.И Иванов, Е.Н. Трубецкой, Г.А. Рачинский, П.Б Мансуров, Д.А. Хомяков и многие другие выдающиеся личности. Особенно Павел Флоренский сдружился с Василием Розановым, и дружба их была на всю жизнь. Вот как П. Флоренский отзывался о своем друге Василии Розанове: «Это - Паскаль нашего времени. Паскаль нашей России, который есть, в сущности, вождь всего московского молодого славянофильства, и под воздействием которого находится множество умов и сердец в Москве и в Посаде, и в Петербурге. Кроме колоссального образования и начитанности, горит самым энтузиазмом к истине. Знаете, мне порою кажется, что он - святой; до того исключителен… Я думаю и уверен в тайне души, - он неизмеримо еще выше Паскаля, в сущности - в уровень греческого Платона, с совершенными необыкновенностями в умственных открытиях, в умственных комбинациях или, вернее, в прозрениях» .

Вся Павлова жизнь была связана с Троице-Сергиевой Лаврой, возле стен которой он прожил тридцать лет. Священник Павел духовно сроднился с Лаврой, а основатель ее, преподобный Сергий, стал одним из его покровителей. Много теплых страниц оставил после себя Павел Флоренский о Лавре. Они открывают читателям глаза на русскую святыню, на самого Флоренского, истинного патриота России и великого любителя ее духовности, так много сделавшего для ее прославления и величия.

«Мне представляется Лавра в будущем - русскими Афинами»

Нужно сказать, что Флоренский работал в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры, являясь ее ученым секретарем, и написал ряд работ по древнерусскому искусству.

В статье «Троице-Сергиева Лавра в России» Павел Флоренский скажет о Лавре такие слова: «Лавра собою объединяет в жизненном единстве все стороны русской жизни. Мы видим тут великолепный подбор икон всех веков и изводов; как же можно представить себе Лавру без школы иконописи и без иконописных мастерских? Лавра — показательный музей архитектуры. …В Лавре сосредоточены превосходнейшие образцы шитья — этого своеобразного, почти неоцененного изобразительного искусства, достижения которого недоступны и лучшей живописи. Превосходнейшие образцы дела ювелирного в Лавре наводят на мысль о необходимости устроить здесь учреждение, пекущееся об этом деле. Нужно ли говорить, как необходима здесь певческая школа, изучающая русскую народную музыку… Нужно ли напоминать об исключительно благоприятном изучении здесь, в волнах народных, набегающих от всех пределов России, задач этнографических и антропологических? …Скажу короче: мне представляется Лавра в будущем русскими Афинами, живым музеем России, в котором кипит изучение и творчество, и где в мирном сотрудничестве и благожелательном соперничестве учреждений и лиц совместно осуществляются те высокие предназначения — дать целостную культуру, воссоздать целостный дух античности, явить новую Элладу, которые ждут творческого подвига от Русского народа. Не о монахах, обслуживающих Лавру и, безусловно, необходимых, как пятивековые стражи ее, единственные сильные стражи, не о них говорю я, а о всенародном творчестве, сгущающемся около Лавры и возжигающемся культурною ее насыщенностью. Средоточием же этой всенародной Академии культуры мне представляется поставленное до конца тщательно, с использованием всех достижений русского высокостильного искусства, храмовое действо у священной гробницы Основоположника, Строителя и Ангела России» .

В 1915 году Павел Флоренский уехал на фронт как полковой священник военно-санитарного поезда, где молитвой и теплым словом утешал наших воинов. Но большей частью он работал простым санитаром.

Труд священника Павла был вознагражден: 26 января 1912 года - набедренником, 4 апреля 1913 года - бархатной фиолетовой скуфьей, 6 мая 1915 года - камилавкой, 29 июня 1917 года - наперсным крестом.

Революция для отца Павла не была неожиданностью. Он много писал о духовном кризисе возрожденческой цивилизации. Часто говорил о приближении бури и крушении старой России, которая погрязла в войне и разрухе. Ни к одной из церковно-политических группировок он не примкнул. Отец Павел старался не вмешиваться в политику, а тихо и молча исполнять свои обязанности священника. В «Автобиографии об этой странице своей истории он напишет так: «По вопросам политическим мне сказать почти нечего. По складу моего характера, роду занятий и вынесенному из истории убеждению, что исторические события поворачиваются совсем не так, как их направляют участники, я всегда чуждался политики и считал, кроме того, вредным для организации общества, когда люди науки, призванные быть беспристрастными экспертами, вмешиваются в политическую борьбу. Никогда в жизни я не состоял ни в какой политической партии» .

После Октябрьской революции жизнь Павла Флоренского резко изменилась. Закрылась Духовная Академия, где он читал лекции, закрылся Сергиево-Посадский храм, в котором служил священником. Целых девять лет, то есть с 1919 по 1928 год отец Павел, не снимая рясы, не отрекаясь священства, работает в разных государственных учреждениях, преимущественно технического назначения.

Был заведующим научно-техническими исследованиями завода «Карболит». Наряду с этим он возвращается к занятиям физикой и математикой, работая также в области техники и материаловедения. С 1921 года работал в системе Главэнерго, принимая участие в ГОЭЛРО, и сделал для него ряд крупнейших изобретений. А в 1924 году выпустил в свет большую монографию о диэлектриках, в которой заложил основы теории полупроводников, наметил контуры того, что мы теперь называем компьютерами.

Павел Флоренский оставил людям несметные богатства своих идей, изобретений, и открытий. В СССР на свои изобретения и открытия он получил более 30 патентов. Работая в Москве, он близко подошел к идее искривленного пространства. Причем одновременно и независимо от Петроградского ученого Александра Фридмана, которого сейчас называют отцом теории, расширяющейся Вселенной. Он создал новый вид пластмассы, который стали называть «пластмассой Флоренского».

Флоренский открыл уникальный вид йода, молекулы которого встроены в молочный белок. Цену этого открытия - формулы универсального лекарства для остроты ума и борьбы с причинами многих тяжелых болезней - ученые поняли лишь, когда чернобыльская беда оборвала жизнь многих тысяч людей, когда десятки тысяч стали инвалидами. Это открытие связано с одним из самых загадочных на Земле веществ - йодом, от недостатка которого люди становятся слабоумными. Дети рождаются глухими и лишенными шанса заговорить. Взрослых же дефицит йода обрекает на тяжелые болезни, уродует их, "награждая" зобом. Для производства йода Флоренский на Соловках изобрел и построил уникальные аппараты.

Его исследования вечной мерзлоты позволили прокладывать стальные пути там, где ледяная твердь летом превращается в топкие болота. Позже по методу Флоренского на мерзлоте возводились северные города - Норильск, Сургут, Салехард.

П.А.Флоренский. Из иллюстраций к работе

«Мнимость в геометрии». 1922. Бумага, ретушь

В 1922 году он издаёт за свой счёт свой научно-философский труд «Мнимости в геометрии», со своими иллюстрациями. В этой книге Флоренский, при помощи математических доказательств, пытается объяснить строение мира и его философское обоснование. Его исследование направлено на решение не столько математических, сколько мировоззренческих проблем. Флоренский считает, что мы просто неправильно понимали Птолемея и примитивно его истолковывали. Комментируя теорию относительности Эйнштейна, он утверждает, что она возвращает человеку центральное место в мироздании, как это было у Аристотеля, Птолемея и Данте. Флоренский приходит к удивительным выводам о существовании мира непротяженных, неизменяемых, вечных сущностей-идей, и делает подход к описанию новых неожиданных свойств пространства и времени. Некоторые исследователи утверждают, что попытка Флоренского истолковать Данте при помощи теорий мнимости и относительности опередила на несколько десятилетий аналогичные исследования, и является не просто вкладом Флоренского в историко-философскую мысль, но и актуальной научной работой по общей теории относительности, значительным вкладом в теоретические основы естествознания.

С 1916 по 1925 годы П. А. Флоренский написал ряд религиозно-философских работ, таких как: «У водоразделов мысли» «Философия культа», «Анализ пространственности в изобразительном искусстве», «Обратная перспектива», «Число как форма», «Иконостас», «Жизнь и личность А.М. Бухарева» и многих других, Флоренский отстаивает мысль о том, что культура и искусство не могут быть оторванными от народа и государства. И что вся культура выходит из храма, и ничто в жизни человека не должно оставаться безрелигиозным, без связи с культом. Для Флоренского культ - это огненный столб, соединяющий небо и землю. Он прекрасно знал, что нельзя доверять ответственные посты в культуре малокультурным людям, которые своим невежеством приносят государству вред.

В статьях отец Павел решительно выступает против бескультурья новой власти, против ее необразованных чиновников, по вине которых рушатся исторические памятники, уничтожаются храмы, а священники отправляются в концлагеря. Когда малограмотный человек становится мерилом духовного богатства такой большой страны как Россия, пишет философ, то искусство от этого тускнеет, теряет свою силу, красоту, ценность и воспитательное значение. Для определения ценности культуры необходимо выйти за рамки самой культуры и найти такой критерий, который был бы высшим по сравнению с ней. Задача христианского мыслителя ХХ столетия, говорит он, состоит в том, чтобы культуру сделать предметом воцерковления. Он понимает это как священную задачу искусства, как «искусство богоделения». Искусство должно выполнять задачу преображения мира художественными средствами.

Важным критерием для отца Павла был и есть религиозный культ, единство земного и небесного, разумного и чувственного, духовного и телесного, Бога и человека, всех ценностей земных и небесных. Оставаясь замкнутыми в культуре, говорит он, мы будем принимать ее всю, вместе с обожанием себя, как деятеля культуры. Поскольку культура имеет своей основой религиозное содержание, постольку в литургической деятельности Флоренский видит сердцевину всей деятельности человека, имеющего одну цель: очищать ее от греха для вечной жизни. По его мнению, хаос и бескультурье несут смерть и уничтожение.

«Смелые выступления отца Павла не прошли бесследно»

Смелые выступления отца Павла против государственной машины не прошли бесследно. Начались преследования и травля его в печати. Газеты стали писать, что Павел Флоренский есть, ни кто иной, как агент вражеских разведок, организатор «мистической идеалистической коалиции», имеет связи с тайными организациями Запада. Больше всего ему доставалось за толкование в христианском духе теории относительности в статье «Мнимости в геометрии». В этом небольшом труде философ Флоренский доказывал конец мира, когда неразумное, слепое вмешательство в законы природы может привести к смерти нашу планету. Поэтому, понятно как божий день, что судьба священника Павла Флоренского была предрешена.

Гром грянул 21 мая 1928 года, когда отца Павла по доносу недоброжелателя арестовали и отправили в Нижний Новгород. Но благодаря заботе жены Максима Горького, прихожанки церкви, в которой служил Павел, его освобождают, и священник возвращается домой. Однако новый донос, уже в феврале 1932 года, был более суровым. Священника Павла арестовывают за «клевету на Советскую власть, враждебную агитацию и контрреволюционную деятельность» и решением «Тройки» присуждают ему десять лет исправительно-трудовых лагерей. Это был крах всей творческой деятельности Павла Флоренского. Он был в расцвете творческих сил, писал солидные труды, прославлял Россию, боролся с невежеством и тупостью, звал людей к свету, к вере Христа и ее духовным ценностям.

С этого времени жизнь талантливого человека, мыслителя и ученого, священника в рясе превращается в кошмар. В августе 1932 года его отправляют по этапу в лагерь «Свободный», где он будет работать в тюремной лаборатории БАМЛАГа. Несмотря на тяжелые испытания, Павел Александрович, беспокоится о судьбе России. Он размышляет о наилучшем государственном устройстве. И находясь в лагере «Свободный», пишет работу «Предполагаемое государственное устройство в будущем».

Затем неожиданно для него 10 февраля 1934 года Флоренского отправляют в Сковородино на опытную мерзлотную станцию. Здесь он занимался работами, легшими в основу книги Н.И. Быкова и Н.П. Каптерова «Вечная мерзлота и строительство на ней» (1940). (С.6). На станции «Сковородино» отец Павел получил из дому плохую весть, которая его ошеломила, что его библиотеку реквизировали. Жена Флоренского Анна Михайловна с болью писала мужу: «Книги у нас отняли, твои и наши любимые… Мика сегодня целый день, бедняга, проплакал о книгах…». Находясь под впечатлением этого известия, Павел пишет письмо начальнику строительства БАМЛАГа» с надеждой помочь спасти его книги и архив. Грустное это письмо, в нем одна боль и безысходность. Послушаем его, узника Соловецких лагерей: «Вся моя жизнь была посвящена научной и философской работе, причем я никогда не знал ни отдыха, ни развлечений, ни удовольствий. На это служение человечеству шли не только все время и все силы, но и большая часть моего небольшого заработка - покупка книг, фотографирование, переписка и т.д. В результате, достигнув возраста 52 лет, я собрал материалы, которые подлежат обработке и должны были дать ценные результаты, т.к. моя библиотека была не просто собранием книг, а подбором к определенным темам, уже обдуманным. Можно сказать, что сочинения были уже на половину готовы, но хранились в виде книжных сводок, ключ к которым известен мне одному. Кроме того, мною были подобраны рисунки, фотографии и большое количество выписок из книг. Но труд всей жизни в настоящее время пропал, так как все мои книги, материалы, черновики и более или менее обработанные рукописи взяты по распоряжению ОГПУ. При этом взяты книги не только мои личные, но и моих сыновей, занимающихся в научных институтах, и даже детские книги, не исключая учебных пособий. При осуждении моем, бывшем 26 июля 1933 года ППОГПУ Московской области, конфискации имущества не было, и поэтому изъятие моих книг и результатов моих научных и философских работ, последовавшие около месяца тому назад, было для меня тяжелым ударом. […] уничтожение работы моей жизни для меня, гораздо хуже физической смерти» .

Благодаря заботе Пешковой Е.П., в августе 1934 года в лагерь к Флоренскому приехала жена с детьми - Ольгой, Марией, и Михаилом. Старшие сыны - Василий и Кирилл, были в геологических экспедициях. Семья прибыла не только для свидания с заключенным, она привезла предложение Чехословацкого Президента к Правительству СССР об освобождении узника Павла Флоренского и отъезде его в Чехословакию. Было приглашение и виза. Но Павел Флоренский, как истинный патриот своей Родины, как ученый и священник, ответил решительным отказом. Больше того, он просил жену приостановить все хлопоты о нем, и ни чем не беспокоить Советское правительство, других должностных лиц. Отец Павел твердо следовал совету апостола Павла, когда тот находился в темнице: нужно радоваться тому, что есть, и молиться за все Богу.

Ответ на Павлово письмо и на его добровольный отказ выехать за границу был неожиданным. 15 ноября 1934 года отца Флоренского, непонятно по каким причинам, сажают в изолятор «Свободный», а через месяц, с охранной, отправляют в еще более суровый лагерь - «Соловецкий». По прибытии на место он стал работать на лагерном заводе химической промышленности, где заниматься добычей йода из морских водорослей и созданием тяжелой воды для военных целей. В этой отрасли Флоренский сделал больше десятка открытий, все они были признанными и запатентованными.

В своем письме к жене от 13 октября 1934 года Флоренский так описал свое прибытие в новый лагерь: «По приезду был ограблен в лагере при вооруженном нападении и сидел под тремя топорами, но как видишь, спасся. Хотя лишился вещей и денег; впрочем, часть вещей найдена, все это время голодал и холодал. Вообще было гораздо тяжелее и хуже, чем мог себе представить» .

«Наши потомки будут завидовать нам»

Сначала отец Павел жил вместе со всеми заключенными в бараках «Кремля», бывшем монастыре, а с 1935 года его перевели в лагерь «Филиппову пустынь», что была размещена в полутора километрах от монастыря. Здесь, с такими же, как сам, энтузиастами, в глубокой изоляции от мира, два года трудился отец Павел над изготовлением секретов оружия для Красной армии и проходил трудные душевные испытания.

Когда Павел Флоренский понял, что из Соловков есть только один выход - смерть, он написал сыну Василию такие слова: «1937. 1.7. Соловки № 87. Скажу лишь, что точка внутренней опоры на мир у меня давно уже сместилась с себя на вас, или точнее в вас. Поэтому единственное, чего хочу, по настоящему, чтобы вы с мамой были довольны, и пользовались жизнью, и чтобы было сознание ее полноты и ценности. Целую крепко всех вас». (Письма. Т.4).

В письме к жене, Анне Михайловне Флоренской (1937. 1. 16-17. № 68) отец Павел написал такие пророческие слова: «Наши потомки будут завидовать нам, почему не им в удел досталось быть свидетелями стремительного (в историческом масштабе) преобразования картины мира. Мы ведь попали в стремнину истории, в поворотный пункт хода исторических событий. В любой отрасли жизни происходит переустройство в самих корнях, но мы слишком близко стоим к этой грандиозной картине, чтобы охватить и понять ее в целом. Пройдут десятилетия, и тогда лишь общее ее станет уловимо в своей подлинной значительности» .

Новая власть труды и жизнь арестанта Павла Флоренского оценила по-своему: 25 ноября 1937 года, постановлением особой тройки УНКВД по Ленинградской области Павел Флоренский был приговорен к высшей мере наказания «за проведение контрреволюционной пропаганды» - расстрелу. А 8 декабря этого же года, приговор был приведен в исполнение.

Есть и другие даты смерти отца Павла. Согласно справке, выданной Невским загсом города Ленинграда 3.11.1958 года, после реабилитации священника Павла, официальная дата его смерти была - 15 декабря 1943 года. Но она вызывала большое сомнение у его родных. По запросу семьи Флоренского в июне 1989 года, Управление КГБ СССР по г. Москве и Московской области произвело расследование обстоятельств осуждения и гибели священника Павла Флоренского. В связи с этим загс Калининского района г. Москвы 24 ноября 1989 г. выдал семье новое Свидетельство о смерти Павла Флоренского со следующими данными: «Гражданин Флоренский Павел Александрович умер 8 декабря 1937 г. в возрасте 55 лет... Причина смерти — расстрел. Место смерти — область Ленинградская».

Игумен Андроник (Трубачев), внук Павла Флоренского, провел собственное расследование гибели своего деда и установил следующее:

«В мае 1937 года,- пишет он, - Павла Флоренского переводят из Филипповой пустыни, где он находился с 1935 г., в Соловецкий монастырь («Кремль»). Происходит реорганизация Соловецкого лагеря в Соловецкую тюрьму особого назначения (СТОН). В конце июня производятся массовые расстрелы заключенных на Секирной горе для очистки лагеря. «В одну из тех ночей исчезли из лагеря (примерно 17—19 июня) П.А.Флоренский и Л.С. Курбас (сообщение И.Л.Кагана). Вероятно, отец Павел был переведен в изолятор (именно тогда прекратилась его переписка с семьей), а затем снова помещен в общие бараки Соловецкого «Кремля» у Рыбных ворот. В течение полутора месяцев до конца ноября 1937 г. с ним там встречался А.Г. Фаворский, который вспоминает: «Ваш дедушка Флоренский на Соловках был самый уважаемый человек — гениальный, безропотный, мужественный, философ, математик и богослов. Мое впечатление о Флоренском, да это и всех заключенных мнение, бывших с ним, — высокая духовность, доброжелательное отношение к людям, богатство души. Все то, что облагораживает человека». 25 ноября 1937 г, особая тройка УНКВД по Ленинградской области приговорила Флоренского к высшей мере наказания. 8 декабря 1937 г, приговор был приведен в исполнение, о чем свидетельствует соответствующий акт, составленный в тот же день комендантом УНКВД Ленинградской области. Последние данные говорят за то, что Флоренского, вероятно, для того, чтобы быть в полной уверенности его уничтожения, могли перевести для расстрела в Ленинград в конце ноября 1937 г." .

Будучи заключенным, отец Павел писал письма родным, близким и друзьям, в которых рассказывал о своей жизни и трудовой деятельности. Лишь благодаря его супруге Анне Михайловне, большая часть писем священника Павла сохранилась. Все они вошли в 4-й том собрания его сочинений. Письма философа и священника Павла - одна из волнующих страниц сломанной жизни великого сына своей Родины, которая в годы лихолетья не пощадила не только его одного, а целого поколения советских людей.

«Павел Флоренский опередил свое время »

Павел Флоренский опередил свое время на половину столетия, он видел то, что никто из друзей, соратников не видел. Часто спрашивают, почему отец Павел не согласился на эмиграцию в Чехословакию? Почему раньше не эмигрировал вместе с другими мыслителями, членами «Философского корабля»? Почему поверил тем, кому верить нельзя? Лучшего ответа на эти вопросы, как это сделал его соратник эмигрант Сергий Булгаков, сказать нельзя, вот потому приводим его слова:

М.В.Нестеров. Философы.

Портреты П.А.Флоренского и С.Н.Булгакова. 1917.

«Отцу Павлу было органически свойственно чувство родины. Сам уроженец Кавказа, он нашел для себя обетованную землю у Троицы Сергия, возлюбив в ней каждый уголок и растение, ее лето и зиму, весну и осень. Не умею передать словами то чувство родины, России, великой и могучей в судьбах своих, при всех грехах и падениях, но и в испытаниях своей избранности, как оно жило в о. Павле. И, разумеется, это было не случайно, что он не выехал за границу, где могла, конечно, ожидать его блестящая научная будущность и, вероятно, мировая слава, которая для него и вообще, кажется, не существовала. Конечно, он знал, что может его ожидать, не мог не знать, слишком неумолимо говорили об этом судьбы родины сверху донизу, от зверского убийства царской семьи до бесконечных жертв насилия власти.

Можно сказать, что жизнь ему как бы предлагала выбор между Соловками и Парижем, и он избрал… родину, хотя то были и Соловки, он восхотел до конца разделить судьбу со своим народом. О. Павел органически не мог и не хотел стать эмигрантом в смысле вольного или невольного отрыва от родины, и сам он, и судьба его есть слава и величие России, хотя вместе с тем и величайшее ее преступление. Четверть века уже прошло с тех пор, как мы расстались с о. Павлом, выходя из московского храма после последней нашей совместной литургии. И все, что сказано выше о нем, суть впечатления лишь первых десятилетий этого века, уже отдаленного прошлого. Тем не менее я не чувствую себя остающимся в некоем неведении о нем, ибо для меня и минувшие, вместе прожитые годы дали навсегда сохранить в душе этот образ, как бы отлитый из бронзы, подобно памятнику» .

Мы считаем, что революционный вихрь отбросил ценности Флоренского, не признал его церкви, не принял христианской морали, его мудрых советов, как большого ученого и священника. Необходимо подчеркнуть, что отец Павел был уничтожен как физическое лицо, но его духовная сущность, светлая душа, которая просматриваются во всех его творениях, осталась жить вечно. И, как ни странно, пророческие слова Флоренского: ««Ясно, свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за него страданиями и гонением» оправдались на нем самом.

И то, что мы сегодня читаем с большим вниманием труды Павла Флоренского, воспитываем молодежь на его произведениях, отмечаем даты рождения и смерти, свидетельствует о бессмертии души этой светлой личности. «Но мир как будто бы опустел без него для знавших его, и любивших, стал унылым и скучным, и зовет за собой из мира ушедший». Это снова слова Сергия Булгакова, его близкого друга.

То, что Павел Флоренский возвратился к нам из небытия, говорит о силе воздействия его трудов на читателя, созвучность их с темами сегодняшней нашей жизни Он всеми силами стремился сделать человека счастливым, свободным, разумным и добрым, чтобы он во всеоружии знаний никого не боялся, был смелым и верующим. Он искал в жизни правду, точку опоры на которую можно было положиться, но власть обманула его, она подставила ему ногу.

Память об отце Павле Флоренском увековечена в Сергиевом Посаде, где 2012 году открыт памятный знак, посвященный всем пострадавшим за веру в годы преследований и гонений.

Дети отца Павла Флоренского сохранили веру своего отца. В партии из них никто не был. Младший сын, Кирилл Павлович, прошел всю войну, дослужился до капитана, брал Берлин, был крупным ученым, работал в институте космических исследований, но в церковь своего отца ходил исправно, когда приезжал в Сергиев Посад.

«Дорогой Кирилл! Хорошо, что ты начал пользоваться понятиями коллоидной химии»

1928 год.

Павел Флоренский, несмотря на свое заключение, ограничение в свободе творить, почти реализовал себя, причем во всех главных измерениях: он гениальный творец, идеальный любящий отец, он священник-мученик, расстрелянный на Соловках непонятно за что. По обилию творческих замыслов, даже утраченных, загубленных, отчасти осуществленных, его сравнивают с Леонардо да Винчи, лишь с той разницей, что Леонардо завершил свой жизненный путь в почете и славе, а мы не знаем даже могилы своего гения... Хотя известны такие вещи: Архиепископ хирург Лука Ясенский получил Сталинскую премию за свою монографию "Гнойная хирургия", будучи заключенным. Он тоже мог погибнуть в сталинских лагерях без этой правительственной награды, но так распорядилась судьба.

Павел Флоренский тоже мог получить такую премию за свои исследования в области химических наук в Соловецком лагере. Но этого не произошло. А закономерность была в ином: они оба оказались за решеткой в мирное время, будучи послушными гражданами своей страны. Оба выполняли свой гражданский долг перед Родиной и не были замешены в антиправительственной деятельности.

Никакой мистики в этом вопросе нет. Скорее, здесь присутствует решение новой власти и Карма обеих узников. Флоренский понимал свою судьбу, и твердо знал, что из Соловков не вернется, знала об этом и его семья, но в силу страшного закона молчать, все делали вид, что ничего серьезного не происходит. Флоренский писал свои оптимистические письма детям, жене, матери, несмотря на неволю и ограничения, и зная, что это последняя его связь с ними и жизнью. Он даже знал, что письма его «кем-то» прочитываются и, тем не менее, шел до ужасного конца, как было назначено кармой.

Флоренский в неволе вел себя не осмотрительно, обо всем писал открыто, честно и с подробностями: чем занимается, в какой лаборатории работает, что в ней находится, какой химический состав его исследований в добыче йода и других веществ, словом, сообщал обо всех секретах государственной важности.

Вот его письмо к старшему сыну от 1935. I. 12. Соловки № 6. «Дорогой Кирилл! Хорошо, что ты начал пользоваться понятиями коллоидной химии; не сомневаюсь, что в близком будущем им будет принадлежать руководящее значение во многих вопросах минералогии. Поэтому старайся изучить коллоидную химию посерьезнее, и не смущайся ее преимущественно органическим уклоном; это временный уклон, объясняемый чисто историческими причинами, с одной стороны, и сравнительной легкостью изучения органических коллоидов — с другой. Ho, освоившись с общими идеями, ты сумеешь перенести их и на неорганические соединения. В частности, обращаю твое внимание на замечательную книгу Вольфганга Оствальда о цвете и коллоидах (не спутай с Цветоведением Вильгельма Оствальда - отца Вольфганга), в которой реабилитируется гегелевская теория цветов и дается множество весьма важных наблюдений» (Письма, т.4).

В этом письме мы находим уже маленькую зацепку, чем надо заниматься, чтобы добиться успеха в химических науках, и чем занимается его отец. Дальше Павел Флоренский пишет своей жене уже без всякого страха:

1935.1.3 Соловки. «Дорогая Аннуля. …Вероятно, ты хочешь знать, что я делал последнее время. Работал в лаборатории, как в нашей йодпромовской, так иногда и в центральной, где обстановка более похожа на лабораторную; все это в связи с производством йода. Затем читал лекции по математике в математическом кружке. Готовил программы к большой работе по переходу производства к т. н. комплексному использованию водорослей, т. е. такому, при котором все составные части водорослей оказываются использованными; вскоре придется выступать с соответствующим докладом в ИТР, с целью поставить задачи о водорослевой промышленности на проработку. Если это осуществится, то будет занятие сколько-нибудь ценное и осмысленное».

А вот более подробное и осмысленное письмо своей супруге: «1935. V. 16. Соловки. Дорогая мамочка. Ты спрашиваешь об агар-агаре. Это вещество вырабатывается из водорослей теплых морей, но, несомненно, можно получить какой-то родственный продукт и из водорослей Соловецких. Как раз вот последние дни я сижу над этой задачей. Тут выступают тонкие вопросы органической и коллоидной химии, так что надо работать головой. Ho кроме обсуждаемого продукта из водорослей можно извлечь и еще много ценных материалов, над ними мы работаем, чтобы все вещество водорослей использовать по возможности полностью».

Флоренский пишет как крупный специалист в добывании йода, и применении его в химической и военной промышленности. Он предполагает, что его сын Кирилл работает в секретных учреждениях Москвы, поэтому наставляет его в тонкостях своих исследований, которые для его работы будут полезными.

«Дорогой Кирилл, так я и не знаю до сих пор, где ты работаешь. Мама сообщает, что ты, вероятно, поедешь в Забайкалье, но не сообщает, от какого учреждения и с кем. He знаю я также и того, продолжаешь ли ты работать у З. или нет. (Впрочем, я вспомнил что как - будто в Забайкалье намечается поездка от Радиевого Института.) Я писал тебе в прошлом письме о аламбании. При случае поговори с В. И. об этом вопросе. Мое убеждение, что Am должен быть спутником йода, и что его следует искать в йодоносных водах и вообще там, где есть йод. №. б. он то, т. е. Am, и служит причиной заболеваний». (Там же).

Дальше Флоренский описывает подробную технологию получения аламбания, что являлась секретом для других. Такие и даже более ценные сведения о своей работе выносил Павел Флоренский из Соловецкой лаборатории. Совсем не трудно догадаться, что за два года, то есть, до 1937 года, знания отца Павла настолько усовершенствовались, что они составляли большую государственную тайну для нашей страны и легкую добычу для спецслужб западных стран. А еще он писал о тяжелой воде, водороде и других химических продуктах, которые впоследствии вошли в состав водородной бомбы.

А вот письмо жене - 1937. 11.13. № 91., в котором Флоренский говорит открыто о запрещенных в то время вещах: о Пушкине и его судьбе, судьбе других выдающихся лиц, которых «побивали камнями» лишь за то, что они были великими. Пушкин не первый и не последний среди них, пишет он. Такой удел величия: страдание, страдание от внешнего мира и страдание внутреннее, от себя самого. Так было, так есть и так будет. А почему это так, для отца Павла вполне понятно. «Ясно, свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за него страданиями и гонением. Чем бескорыстнее дар, тем жестче гонения и тем суровее страдания. Таков закон жизни, основная аксиома ее. Внутренне сознаешь его непреложность и всеобщность, но при столкновении с действительностью, в каждом частном случае замечаешь, как поражён чем-то неожиданным и новым. И при этом знаешь, что не прав своим желанием отвергнуть этот закон и доставить на его место безмятежное чаяние человека, несущего дар человечеству, дар, который не оплатить ни памятниками, ни хвалебными речами после смерти, ни почестями или деньгами при жизни. За свой же дар величию приходится, наоборот, расплачиваться своей кровью».

«Флоренский погиб в тюрьме для верующих, где раньше сидели атеисты и еретики»

Самым удивительным было то, что священник Павел Флоренский как и тысячи таких же как он священнослужителей, погибли в той самой Соловецкой тюрьме для верующих, где в дореволюционные времена была духовная тюрьма для атеистов и еретиков.

Существуют легенды, что Флоренский не был расстрелян, а еще долгие годы работал без права переписки в одном из секретных институтов над военными программами, в частности, над советским урановым проектом. Эти легенды порождались тем фактом, что вплоть до 1989 г. не были точно известны время и обстоятельства его смерти.

В письме сыну Кириллу от 3-4 июня 1937 Флоренский отмечал: "в прошлом письме я писал тебе о намечающейся возможности получать повышенные концентрации тяжелой воды посредством фракционного вымораживания". И далее он излагает ряд технических подробностей способа промышленного получения тяжелой воды. Как известно, тяжелая вода используется для производства ядерного оружия. Кирилл как раз работал над проблемой тяжелой воды под руководством академика А. Н. Фрумкина...

«...именно из-за поднятых им в письмах вопросов производства тяжелой воды Флоренский исчез из лагеря в середине июня 1937 г. (в секретных институтах заключенные часто лишались права переписки). Другая загадка связана с тем, что между вынесением Флоренскому смертного приговора и приведением его в исполнение прошло 13 дней, тогда как обычно приговоры особых троек приводились в исполнение в течение 1-2 суток. Возможно, задержка с исполнением приговора была вызвана тем, что Ф. с Соловков был доставлен в Ленинград или, наоборот, дополнительное время потребовалось, чтобы переслать решение тройки в Соловецкий лагерь» .

«Столп и утверждение истины» - книга, очаровавшая Россию

Книга Павла Флоренского «Столп и утверждение истины. Опыт православной теодицеи в 12 письмах», очаровавшая Россию, впервые вышла в 1914 году в Московском издательстве «Путь». В наше время она переиздана Московским издательством АСТ в 2003 году . Книга эта - вершина богословско-философской мысли, созданная русским священником и ученым Павлом Флоренским в 28 лет, будучи преподавателем Московской Духовной Академии. Священник Павел превзошел в ней самого Гегеля с его «Феноменологией духа», написанной немецким философом в 37 лет. И превзошел не теоретической философией, не отвлеченными и сухими дефинициями, а знанием богословских наук, религиозной и античной философии, математических наук, и самое главное - человека, для которого и была написана эта книга. Если в Гегелевском трактате человеком и не пахнет, то в книге Флоренского, человек занимает центральное место и выступает во всей своей красе, разуме и величии, наравне с теодицей и Богом. Научный труд Флоренского засвидетельствовал о выдающемся уме молодого богослова и философа, способного размышлять о столь сложных философско-богословских проблемах, причем, с применением литературно-художественных форм и высшей математики.

Книга «Столп и утверждение истины» создана на основе магистерской диссертации по теме «О Духовной истине» доцента Московской Духовной Академии Павла Флоренского, которую он защитил 19 мая 1914 года. За свой труд Флоренский был награжден премиями митрополитов Московских - Филарета и Макария. В этом же году вышла сама книга, которая сделала имя автора бессмертным.

«Столп и утверждение истины» стала основой дальнейших достижений ученого в таких отраслях знаний, как математических, биологических, астрономических и гуманитарных наук, в том числе - богословско-философских. Она была выразителем его религиозно-философского учения о добре и зле, правде и лжи, насилии и свободе. Речь в ней шла также о разумном Божьем управлении миром, которое должно объединить добро с существующим злом, и оправдать его, назло темным силам природы. Своим трудом Флоренский подтвердил, что отныне и надолго он пришел в мир, чтобы выполнить волю Всевышнего, стать священником и нести свой Крест сколько позволит ему жизнь. Павел должен был раскрыть понятие теодицеи - Бога и справедливости, снять противоречия между существованием «мира зла» и идеей «благой и разумной Божественной воли», приблизить науку к религии, особенно к христианству, и показать, что они должны быть вместе.

Флоренский сделал попытку объединить религиозность с церковностью, которая для молодого ученого была источником мудрости. Для него она - «Живой религиозный опыт, как единственный законный способ познания догматов». Так он выражает общую идею своего труда и тех набросков, написанных в разное время и под разным настроением. «Только опираясь на непосредственный опыт можно обозреть и оценить духовные сокровища Церкви. Только водя по древним строкам влажною губкой можно омыть их живою водою и разобрать буквы церковной письменности» - пишет он. (Там же). Флоренский спрашивает себя, почему чистая непосредственность народа невольно тянется к праведникам Церкви? Почему в ней люди находят для себя утешение в немой скорби, и радость прощения, и красоту небесного празднества? И отвечает: «Многими веками изо дня в день собиралось сюда сокровище: самоцветный камень за каменем, золотая крупинка за крупинкою, червонец за червонцем, чтобы поддерживать храм Божий и накапливать те знания, которые дороги людям» .

Церковность, по отцу Павлу, - это имя тому пристанищу, где умиряется тревога сердца, усмиряются притязания рассудка, где великий покой нисходит в разум. Церковность - это и жизнь, но жизнь особая, данная людям и подобная всякой жизни, недоступная рассудку. Это и труды христианских подвижников - отцов и учителей церкви, книги Старого и Нового Завета, церковные предания и летописи. Автор повторяет слова подвижников, что Церковь - есть тело Христово, наполняющее своей полнотой всех. Это и новая жизнь в духе, в духовном богатстве, а критерием такой жизни должна стать красота - культура и мудрость. Носителями христианской культуры и мудрости, для отца Павла, это святые отцы и учителя церкви, духовные старцы, священники и аскеты. Чтобы понять православие, нужно окунуться в самую стихию православного богатства и жить православно, иного пути не дано.

В центре учения П. Флоренского находится сам человек, как второе лицо мира после Бога. Человек любит Бога и хочет поклониться ему, но не только как Иоанновому Слову, или Павловой Силе, которая все побеждает, даже не как своему Покровителю или Хозяину. Он хочет поклониться ему, как настоящему Богу, главному в мире Владыке и Вседержителю, Который все создал, всем распоряжается. Объектом поклонения для Павла выступает и Высшая Сила, являющаяся первым лицом святой Троицы - Богом.

Покровитель, а по-нашему, сам Господь Бог, постоянно пребывает в своей истине и правде. Человек и истина становятся неразрывными. Этой проблеме Флоренский посвятил четыре главы из двенадцати, в них он делает глубокий анализ волнующих проблем. Вообще-то истина для философа - основа основ. «Не могу без истины», - пишет он. Главный пафос его истины есть философствование не над религией, а внутри религии, жить церковно, чтобы говорить об истине в церкви. Принцип его понятный: не писать ничего такого, что не было бы нами пережито и продумано. А когда привлекаем дополнительные знания, мы не должны быть дилетантами. Очень серьезно и со всей ответственностью говорит Флоренский, что хочет быть настоящим сыном церкви. Он любил людей, сочувствовал их бедам и стремился своим учением облегчить им жизнь, оправдать ее, хотя прекрасно знает, что сама жизнь - бездна. Дабы оправдать человека, говорит он, сначала необходимо оправдать Бога: раньше антроподицеи мы должны отыскать теодицею, разум и понимание.

Книга Павла Флоренского имеет то преимущество, что она наполнена уникальными источниками, которые украшают ее: трудами санскритских и древнееврейских авторов, и современными исследованиями. Автор сочетал богословские проблемы с физиологией, цветовой символикой, античным хроматизмом с гаммами иконописного канона, начиная от антропологии до богословских догматов. Ценными были и математические формулы для объяснения христианских догматов. Это такие темы как: «Иррациональности в математике и догмат», «Понятие тождества в математической логике», «Гомотипия в устройстве человеческого тела» и многие другие, глубже раскрывающие суть его исследований.

Павел Флоренский о детях своих

Священник Павел Флоренский пять лет провел в Соловецких лагерях и все эти годы, в душе и мыслях своих не разлучался со своими детьми, женой, мамой и домом. Вопреки тюремной обстановке, он продолжал жить их заботами, болезнями, маленькими радостями и большими бедами, словом жил духом своей семьи и родного дома. Все это его радовало, поддерживало и наполняло новыми силами.

Его письма, написанные в течение пяти лет в разных лагерях, это крик израненной души великого невольника, его земная любовь к своим родным, его тюремное творчество, которое согревало ему душу, его слабая надежда на возврат к родным, которая так и не исполнилась. В своих письмах, он и любящий отец, священник, учитель, и мыслитель, наставляющий своих родных на трудную дорогу к истине. Именно семья стала центром глубоких переживаний Павла Флоренского.

Будучи в заключении Флоренский больше всего боялся, как бы эта невидимая нить его души внезапно не перервалась, не зачеркнула дорогу до родного дома, до детей, жены и друзей. Он прекрасно понимал, что статья, по которой сидит, расстрельная, и в любое время дня и ночи его могут поставить к стенке. Поэтому спешил и боялся, что разлука с детьми и женой может сделать их чужими. На воле у них своя жизнь, а в неволе - иная, хотя верил, что родные живут его духом, мыслями и судьбой. Как же он переживал за них, когда на их глазах перевернули всю квартиру, ища компромат на их отца и для того только, чтобы опорочить его, признать врагом народа и пустить ему пулю в голову.

Письма Павла Флоренского к детям, а вместе с ними и к жене - это целый необъятный мир великого писателя, философа, богослова, натуралиста, биолога, литературоведа, искусствоведа и химика-технолога, и других наук, так талантливо сочетавшихся в одной гениальной сущности.

Наверное, не было такой темы, что бы священник Павел не затронул и не осветил в своих письмах. Это что-то невероятное, это не просто письма, а целые поэмы и научные труды по всем злободневным вопросам: науке, культуре, литературе, искусству, морали, философии и другим. Когда отец Павел пишет письмо жене, Анне Михайловне, в нем он обязательно обращается к своим детям, причем каждому в отдельности. И так все пять лет.

Вот его письмо к жене из 1 трудовой колонны (список Иодпрома №1.1935.11.22. Дополнит. письмо № 2. Соловки 39): «Дорогая Аннуля. Вот уже 6-й день, как я живу на новом месте. Все было бы хорошо, если бы я тут не захворал, правда, не сильно гриппом, так что сейчас раскис и временами непреодолимо засыпаю. Впрочем, я уже значительно поправился. Работаю над разными вопросами химии, отдельными подготовительными участками общей работы по водорослям, а также доделываю некоторые работы для мастерской Йодпрома».

Флоренский описывает свое место жительства, оно находится в 2 км от «Кремля», в лесу на берегу озера. Лаборатория стоит на холме и летом отсюда открывается хороший вид. Сейчас все занесено снегом, говорит он. Кроме лаборатории, здесь имеется еще одно строение. В лабораторном помещении есть шесть комнат, из них 3 - под лаборатории, 2 - жилые, а одна - кухня и зверинец одновременно. Звери живут также в биологической лаборатории, а на чердаке - кролики. Весь дом каменный, еще монашеской стройки. Раньше здесь было что-то вроде дачи. А место это называется Филипповским скитом, или Биосадом. «В XVI в. здесь жил Филипп Колычев, впоследствии митрополит Московский, которого удушил Малюта Скуратов».

Павел рассказывает о Колычеве, какой он был хозяйственник, о церкви, что сгорела. Работы здесь для него очень много, сейчас налаживает методику анализов, неизвестных ему ранее, по использованию водорослей. В этом же письме есть отдельные обращения к каждому своему ребенку. Его очень интересует, как они живут, как учатся, что делают в свободное время, не болеют ли.

«Дорогой Вася, ты совсем забыл своего папу»

Зная интересы младшего сына - Кирилла, отец сразу обращается к нему как учитель и преподаватель вуза. «Дорогой Кирилл, - пишет он, за неимением чего-либо более интересного, расскажу тебе о подработанном мной определении полиитного числа», т. е. количественно характеризующего содержание многоатомных спиртов, начиная с глицерина и далее. Мне понадобилось оно для определения маннита в водорослях. Определение многоатомных спиртов основано на их способности заменять водород гидроксила медью в сильнощелочной среде». Отец настолько профессионально объясняет сыну Кириллу технологию изготовления разных растворов с применением схем и всей таблицы Менделеева, что его может понять не только профессионал, но и его сын. В конце письма приписка: «Целую тебя, дорогой Кира. Письмо Тике вышло зоологическое, а тебе - сплошное химическое» (Там же).

Старшему сыну - Василию, отец Павел пишет так: «Дорогой Вася, ты совсем забыл своего папу, ничего напишешь. А мне ведь нужно знать, что ты делаешь, чем занимаешься, что думаешь. Пишешь ли что-нибудь. Непременно пиши, и записывай мимолетные и систематические наблюдения и мысли, и обрабатывай их. По собственному опыту я вижу, что накопление большого материала впрок, ведет к тому, что большая часть его остается непроработанной и не приведенной в порядок. Старайся воспользоваться хоть опытом моей жизни, и более рационально тратить труд, т. е. поскорее оформлять найденное. Более крупные обобщения и более полная систематизация придут в свое время, и ничто не мешает потом вернуться к старому, пересмотреть, дополнить и исправить сделанное, но уже более сознательно и целеустремленно» (Там же).

От близкого общения с Розановым, от чтения его книг - «Мимолетное», «Опавшие листья», «Уединенного» и других Флоренский знает, каким наблюдательным надо быть в жизни и как мастерски надо пользоваться словом. А из своего опыта знает, что особенно важно пользоваться различными физическими способами изучения вещества, так как химия дает слишком бедные, слишком далекие от действительного вещества характеристики. Химия говорит не конкретно и слишком вообще.

Обращается отец Павел и к своей дорогой дочери Марии-Тинатин, которую называет Тикой. Зная ее увлечение животными, он сразу начинает рассказ о своей Лаборатории, где живет много интересных обитателей. Прежде всего, он называет 12 кроликов. Большинство их живет на чердаке, и возятся они там с таким шумом, словно люди. Самый большой из них — темно-серый, совсем как заяц, его зовут - Зайчиком. Через каждые 10 дней его взвешивают на весах, таких, какие бывают в лавках. На чашке весов он сидит смирно и вообще людей, кажется, нисколько не боится. Кроме кроликов тут живут морские свинки, их 8. Из них 4 мальчика, 2 девочки и 2 мальчика, недавно родившиеся. Свинок зовут: Рыжий, Чиганошка — Черный цыган, Девчонка, Черненький, Желтенький и Мамашка; у Мамашки двое детей, пока не получивших кличек, обоих же вместе называют Heгoдяйчиками, т. к. они выскакивают из своих ящиков и бегают по комнате. Всех свинок взвешивают через каждые 10 дней. «Кормятся они сеном, овсом, брюквой, репой. Иногда они, несмотря на смирность, учиняют между собою драки, и даже мальчики ранят друг друга. Свинки разных мастей: одни черные с белыми пятнами, другие же трехцветные. Для тебя самые интересные были бы, пожалуй, белые мышки. Их 30 штук, взрослых, подростков и совсем маленьких; зато 3 мальчика так малы, что их можно принять за маленькие комочки ваты. Мышки белые не такие юркие, как серые, и потому не противны. Припоминаю как у меня, в возрасте 3—4 лет, жили две мышки, тоже белые. Они лазили за шиворот и вылезали в рукав, и я их совсем не боялся. В общем, эти зверюшки, очень хорошенькие, совсем белые, без малейшего пятнышка» (Там же).

Флоренский пишет дочери о большущем коте, по прозвищу Василий Иванович, или просто Котик, который зорко следит, как бы чего из этой живности сцапать. А в конце приписка: «Вот, все письмо вышло звериное. Целую тебя, дорогая Тика. Пиши своему папе и не забывай его» (Там же).

Сына Михаила отец зовёт - Миком, так он обращался к нему в каждом письме: «Дорогой Мик, скоро у нас будет в ИТР доклад о пушном промысле и о здешних зверях. Постараюсь запомнить его и сообщить тебе, т. к. ты стал интересоваться зоологией. Между прочим, у берегов Соловецких водятся губки, и весьма недурные (образцы их имеются в лаборатории), морские звезды, много раковин и, главное, замечательные водоросли. Вероятно, богатство морской фауны и флоры объясняется острогами, которые, хотя и с трудом, но попадают в горловину Белого моря. Сам я сижу в четырех стенах и потому никаких зверей не вижу. Ho, вероятно, летом, кто-нибудь из них и попадется мне на глаза» (Там же).

Старшую дочь Павел Александрович называет просто Оля. «Дорогая Оля, - пишет он, - давно не получал писем от тебя, я уже не знаю, о чем тебе писать. Получила ли ты объяснение, почему вода расширяется при замерзании? Когда читаешь какое-либо произведение, старайся понять, как оно построено в отношении композиции, и именно каково целевое назначение той или другой подробности. Особенно поучительны в этом отношении разрывы изложения, повторения, сдвиги во времени и пространстве, и более всего, противоречия». Далее отец учит свою дочь как понимать разные произведения. Он говорит что, чем величественнее произведение, тем более в нем можно найти противоречий. «Это не раз давало повод глупым критикам обвинять великих творцов (начиная с Гомера, а затем Гете, Шекспира и др.) в беспомощности, невнимательности, даже недомыслии». Глубокая ошибка, говорит он. Любые книги изобилуют противоречиями, в том числе и великие математические и физико-математические творения - «Трактат об электричестве и магнетизме» Кларка Максвелла или работы Кельвина. А в конце: «Крепко целую тебя, моя дорогая. Пиши» (Там же).

«Дорогая Аннуля, я же понимаю, что тебе тяжело»

1935. IX. 24-25. Соловки № 31. «Дорогая Аннуля, я же понимаю, что тебе трудно, тяжело, беспокойно и грустно. Ho все же надо стараться с большим душевным миром воспринимать окружающее, а главное — близких. Я верю в своих детей, и разные шероховатости пройдут в свое время. Это дело возраста. А, кроме того, им ведь тоже не легко дается жизнь. Вот Васюшка, бедный, дожил до 24 лет, а не видел спокойной жизни и радости. Если может хотя бы некоторое время порадоваться, то старайся радоваться за него и с ним. Другие - тоже. Тика, пишешь, болезненно застенчива. Как я понимаю ее состояние: это и наследственное и благоприобретенное, от постоянных ударов. Я рос в иных условиях, да и то не могу справиться с таким же чувством, только стараюсь носить маску, как-будто застенчивости нет. Старайся же вовлечь ее в какие-нибудь занятия и игры, чтобы она не так ощущала свое одиночество, пусть в ней разовьется немного уверенности в себе. Ты ошибаешься, что у нее нет памяти: это растерянность в мире, от постоянной неуверенности в себе и в окружающем. Как только она почувствует свои силы, так и безпамятство пройдет. А для этого надо добиться, чтобы хоть что-нибудь маленькое она усвоила настолько твердо, чтобы неуверенности быть уже не могло. Ей непременно надо помогать в уроках, хотя бы часть делать за нее».

Необычное отношение отца Павла к великим людям - гениям. Он признается, что в своей жизни встречал только три человека, которых можно назвать - гениями: это Розанов, Андрей Белый и Вячеслав Иванов. Для него гениальность, есть особое качество, она может быть большой или малой, так же как и талантливость. «He берусь судить, насколько велика гениальность этих людей, но знаю, что у них было это особое качество. Ho Андрей Белый был совсем не талантлив, Розанов - мало талантлив, а В. Иванов обладал, гениальностью меньшей, большею талантливостью. Он сумел проникнуть изнутри в эллинство и сделать его своим достоянием. Его познания очень значительны и потому он - поэт для немногих, и всегда будет таковым: чтобы понимать его - надо много знать, ибо его поэзия есть вместе с тем и философия». (П. Флоренский. Письма. Т.4).

Отца Павла интересовал вопрос о своем роде, роде Флоренских. Конечно, он его проследил до последнего колена, разобрался, что к чему. Зная увлечение Ольги историей, отец предложил ей, свою идею. Вот что пишет он в этом же письме: «Дорогая Оля, недавно писал я тебе, а теперь хочу продолжить рассказ о наследственности в нашей семье. Очень важно знать, от кого что получил и что именно вообще получил. У каждой наследственной линии есть свое качество или свои качества. Прежде всего, по восходящей мужской линии, т. е. по линии Флоренских — Флоринских. Этот род отличался всегда инициативностью в области научной и научно-организаторской деятельности. Флоринские всегда выступали новаторами, начинателями целых течений и направлений — открывали новые области для изучения и просвещения, создавали новые точки зрения, новые подходы к предметам. Интересы Флоринских были разносторонние: история, археология, естествознание, литература. Ho всегда это было познание в тех или иных видах и организация исследования. Мне неизвестно ни одного Флоренского с выраженными художественными способностями, в какой бы то ни было области искусства». (Там же).

Флоренский постоянно заботится о детях, он старается дать им больше важной информации из разных наук, как бы расширить их уровень знаний, чтобы они вышли настоящими людьми.

1936. 1.1. 2 часа ночи. «Дорогой Мик, недавно мне рассказывал один знакомый про броненосцев в Калифорнии. Зверек этот ок. 30 см. длиною и похож на ящерицу, или на крокодильчика, но покрыт роговою бронею, вроде черепашьей. Их много видов. Тот вид, который мне описывали, не свертывается в клубок, а врывается при опасности в землю. У него очень сильные передние лапы. Когда броненосца окружат, то он почти мгновенно делает нечто вроде норы под землею и, быстро прорывая себе подземный ход длиною 10—12 метров, на глубине около 30 см, уходят из окружения».

Отец Павел не письмо пишет, а читает увлекательную лекцию по зоологии: о разных зверьках, что водятся в Калифорнии и Австралии, об альбатросах - огромной белоснежной птице с красным клювом и ногами и длинной, почти лебединой шеей. Высота их один метр, но если поднимут шею, то значительно больше. Размах крыльев у него - 250 см и более. Раскрывает он технологию ловли альбатросов. «Он очень силен, и когда его, на другой уже веревке, пускают на палубу, то человек не может его удержать, так что альбатрос может стащить за борт. Однако убивать альбатроса у матросов считается грехом, от которого можно погибнуть. Поэтому, потешившись с пойманною птицею, матросы извлекают из клюва пробку и отпускают птицу на волю».

«Будьте всегда в жизни добры и внимательны»

1936. 1.1. 2 часа ночи. «Дорогой Олень, разве тебе что-нибудь неясно в тригонометрии? Вообрази себе, что точка движется по окружности равномерно, а ты смотришь на это движение с ребра и с разных сторон. Тогда видимые движения точки (проекции движения кругового) и будут представлять тригонометрические функции. Если это усвоишь, то все остальное вытекает отсюда очень просто».

Отец Павел пишет, что недавно прочел 2-й том драматических произведений Бен Джонсона, писателя начала XVII века. Некоторые его драмы весьма интересны, в том числе и как памятники эпохи и стиля. «Фигуры выпуклы, словно резные из дерева обобщенными широкими плоскостями, очень напоминают Троицкие деревянные игрушки».

Ученый отец снова зарядил свою лекцию на два часа о творчестве писателя Бен Джонсона, его жизни и приключениях. Попутно останавливается на Флобере, у которого с ним много общего. И мы видим уже не арестанта-невольника, священника Павла, а профессора филологии Флоренского, так мастерски раскрывающего жизнь и творчество двух великих писателей. Затем идет речь об Александре Пушкине. И начинается новая лекция. Мы видим и слышим, насколько начитанным был Павел Флоренский, насколько в нем уживался разносторонний ученный с любящим отцом, и как он старается привить свои знания детям. В то же время его всегда волнует своя работа, своя Лаборатория, свои опыты, которые должны были принести стране пользу.

Кирилла он наставляет в химических науках, Василия - в истории и литературе. Вообще, всем своим детям он прививает любовь к литературе, искусству, философии, естественным наукам, истории и музыке. Он говорит с ними на все важные темы науки и жизни, и лишь политику обходит стороной.

1936. 1.1. 2 часа ночи. «Дорогой Васюшка… «В нашем роду на протяжении, по крайней мере, полутора столетия, не было дедов, а бабушки появились лишь в последнее время. Это бездедовство - глубокое потрясение рода и чувства времени. Обычно, биологически и исторически, наследственность и стиль личности перескакивает через поколение, и потому в естественной диалектике рода внуки оказываются синтезом отцов и сыновей».

Васютке он прочитал лекцию о диалектике рода, и об эмпирической базе пространства. И хоть наговорился достаточно для письма, тем не менее, отец Павел добавляет: «Никак не могу закончить письма, отрывают, а ночью оказывается слишком поздно. Вот и сейчас, хоть 2-й час, а кругом говорят, и я не могу сосредоточиться. Я потерял мысль, - но, в общем, хотел сказать, что рождение 3-го поколения скрепляет связь времен. Думаю, что ты, став на мое место, поймешь во многом меня». И все же успевает добавить главное, что «Подход Ферсмана к периодической системе, в сущности, неглубок, но именно потому глубоко значителен на фоне современных спекуляций. Ферсман идет, как и Менделеев, от непосредственно наблюдаемого и дает, поэтому, основу для бесспорных выводов, представляющих огромное значение для химии и геохимии».

Павел Флоренский с детьми говорит как с взрослыми, имеющими за плечами высшее образование. Его язык профессионального химика-технолога, который понять может лишь такой, как он сам и, тем не менее, отец прививает детям любовь к разнообразным знаниям, нацеливает их на то, чтобы они были хорошими специалистами, мудрыми людьми, и по уровню знаний превосходили своего отца. Просвещая детей в знаниях, отец Павел не забывает сказать о своем главном: духовном завещании им. Оно просматривается во многих его письмах из Соловецких лагерей.

Он советует детям не искать богатства и влияния в жизни, потому что, не это главное, а важно быть в жизни порядочными и честными людьми: не жадными, не замкнутыми, не расточительными.

«Будьте всегда в жизни добры к людям и внимательны. Не надо раздавать, разбрасывать имущество, ласку, совет; не надо благотворительности. Но старайтесь чутко прислушиваться и уметь вовремя придти с действительной помощью к тем, кого вам Бог пошлет как нуждающихся в помощи. … Не делайте ничего безвкусно, кое-как. Помните, в “кое-как” можно потерять всю жизнь. …Кто делает кое-как, тот и говорить научается кое-как, а неряшливое слово, смазанное, не прочеканенное, вовлекает в эту неотчетливость и мысль. Детки мои милые, не позволяйте себе мыслить небрежно. Мысль - Божий дар и требует ухода за собою... Почаще смотрите на звезды. Когда будет на душе плохо, смотрите на звезды или лазурь днем. Когда грустно, когда вас обидят, когда что-то не будет удаваться, когда придет на вас душевная буря - выйдите на воздух и останьтесь наедине с небом. Тогда душа успокоится».

«Дорогая Тика, я получил от тебя лепестки пионов, маргаритку и незабудки»

1936. VII. 4-5. Соловки № 66. «Дорогая Тика, я получил от тебя лепестки пионов, маргаритку и незабудки. Листья же тархуна, при получении мною посылки, выбросили, и я их лишился. Пион, лепестки которого ты мне прислала, называется пионом Млокасевича; а Млокасевич, открывший этот пион, и семья Млокасевича — хорошие знакомые дяди Шуры. Пион этот—редкий. На ДВ пионов много, но других видов; там они не палевые, а розовые и красные. Тут все уже в середине июня было в цвету, а теперь морошка зреет и скоро будет готова. Ho стало значительно холоднее, по-видимому, лето окончилось».

Письма отца Павла детям не только поднимают их дух, не только дают знания, они окутывают их нежностью, порядочностью и любовью ко всем людям. Они содержат в себе уроки по всем предметам. Отец дает им домашние задания, ставит такие вопросы, на которые трудно отвечать, но которые пригодятся им в будущем. Это был великий учитель и большой мастер просвещения своих детей, и даже - детей своей страны. Мы видим, что это не сухарь богослов-философ, а духовно богатая личность и крупный ученый всевозможных наук. Флоренский задает детям вопросы, и отвечает на них в письме к жене. Он не подстраивается к детям, к их возрасту - всегда говорит с ними, как с равными, как с коллегами, и всегда серьезно. Помня себя маленьким, он прекрасно знал, как обидно детям, когда взрослые не понимают их, и отмахиваются от них. Но в письмах уже проскальзывает его грусть от ухода, понимания, что все скоро кончится.

Будучи священником, Павел Флоренский не мог пройти мимо церкви, находящейся в Соловецкой тюрьме. «Недавно был в первый раз в здешнем соборе, Преображенском. Это — колоссальное здание середины XVI в., очень массивное, издалека величественное, но ничуть не похожее на собор, а скорее, на средневековый бург. По существу этот собор и есть крепость с 4-мя башнями по углам. Внутри все разрушается. Множество голубей приятно воркуют и неприятно гадят на пол. Красивая пятистолпная сень из золоченного дерева тонкой резьбы. В алтаре лежит старинная стенобитная машина из петровских времен, своеобразный экипаж на огромных, выше меня ростом, колесах — для перевозки судов. Этот экипаж напоминает телегу, но не людскую, а великанскую. Холод в соборе несказанный, и я так промерз, что думал, не сумею уйти оттуда. Правда, я не оделся соответственно». (1937.II.5 № 90. Письма т. 4).

Наконец мы подошли к последней из созданных Павлом Флоренским наук, науки - расставания. Священник знал, что скоро отойдет в небытиё, как большинство смертников Соловецкого лагеря, поэтому очень хотел, чтобы расставание с любимыми не было бы для них трагедией, не травмировало их психику, не довело бы до беды. Павел ушел в иной мир, но он оставил людям умнейшие произведения, прекраснейшие письма, и в них свою трепетную душу, любовь к родным, близким, в том числе и к нам с вами.

«Жизнь наша резко изменилась»

Последнее письмо Павла Флоренского написано 18 июня 1937 года своей дорогой Аннушке (1937.VI. 18. № 103). Он видимо понимал, что больше писать ему не придется. Поэтому просит жену беречь себя, не переутомляться и обязательно обратиться к врачу и полечить спину и ноги. Он радуется о своем маленьком внуке Рустике, сильно жалеет, что не видит его и не может поговорить с ним. «Дорогая Аннушка… Жизнь наша резко изменилась; сидим безвыходно в Кремле, а т. к. работы почти нет, то во дворе всегдашняя толкучка. Заниматься при таких условиях не приходится». Он очень встревожен, думал, что повезут на Дальний Восток, но, видимо, повезут куда-то в другое место. А на самом деле «толкучка» и «новое место» - это были сборы арестантов на расстрел.

И, тем не менее, отец Павел дает жене задание, как развивать способности своих детей. Эти рекомендации могут быть полезными для всех семей, для детских садов и начальных классов. Они развивают память и очень увлекательны. Он еще не знал, что эти наставления будут последними. Вот его советы по воспитанию любимых детей:

« …Постарайся вовлечь детей в игру - припоминать немецкие слова и фразы, мотивы, сравнивать и т. д., например, кто вспомнит больше слов на такую то букву или с таким то окончанием, кто вспомнит и подберет больше мотивов и т. д. Если будут делать ошибки, это неважно, пусть поправляют друг друга и даже пусть остаются с ошибками. Главное — это развить привычку, главное — постоянное упражнение, и это в любой области. Одним натиском ничего не сделаешь. Пусть Вася и Кира показывают детям минералы, называют их и характеризуют; очень важно характеризовать со стороны применения или каких-нибудь ярких особенностей. То же - с растениями и т. д. И Тику обязательно вовлекать сюда же, сообщая ей то, что ей м. б. интересно и доступно». (Там же).

В этом же письме обращается сначала к младшему сыну: «Дорогой Мик, …Меня беспокоят твои глаза, старайся не смотреть прямо на лампу и на слишком ярко освещенные поверхности. Вот тебе вопросы для размышления: I) почему пыль скатывается катышками (за шкафами, под кроватями и т. д.), если ее долго не убирать? 2) почему паутина (за картинами, за шкафами), которая висела очень долго, становится совсем черной; в особенности же это наблюдается в лабораториях. 3) почему над паро - и горяче-водопроводными трубами обычно образуются на стенах черные налеты, словно стена закоптилась? …Попробуй вычислить, с какого расстояния тельце или проволока определенных размеров становится для нас точкою или линией». (1937.Ѵ1.18).

Отец Павел в излюбленной для себя манере, обращается ко всем детям: «1937.ѴІ.19. Дорогой Кирилл, невольно вспоминается далекое прошлое, и часто я вижу вас во сне, но всегда маленькими, равно как и своих братьев и сестер, тоже маленькими. А тебя нередко вспоминаю в связи с твоим желанием, когда тебе было лет 5, уехать на Кавказ и приписаться к какому-нибудь горскому племени. Тогда я тебе говорил о невозможности исполнить это желание. Ho, знаешь ли, как это ни странно, что почему-то мне симпатизируют многие магометане, и у меня есть приятель перс, два чеченца, один дагестанец, один тюрк из Азербайджана, один турок собственно не турок, а образовывавшийся в Турции и в Каире казахстанец. Перса я слегка поддразниваю, указывая на превосходства древней религии Ирана парсизма (впрочем, он со мною почти соглашается). С образованным казахстанцем иногда веду философические разговоры. А необразованный чеченец-мулла находит, что из меня вышел бы хороший мусульманин и приглашает приписаться к чеченцам. Разумеется, я отшучиваюсь».

1937.ѴІ.19. «Дорогая Оля, радуюсь, узнавая о твоей работе в оранжерее, и надеюсь, что ты многому сможешь научиться там. Конечно, в Бот. Саду разнообразие растений несравненно больше. Ho познать основы жизни растений вполне можно и на немногом, а для систематики иногда ездить в Бот. Сад и просматривать растения по заранее намеченному плану. Главное же - не отрываться от дома, от мамы и ото всех своих. Все же это лучшее из того, что получишь в жизни».

1937.ѴІ.19. «Дорогая Тика, мне приходится всегда прощаться, с чем- нибудь. Прощался с Биосадом, потом с Соловецкой природой, потом с водорослями, потом с Иодпромом. Как бы не пришлось проститься и с островом. Ты просишь нарисовать тебе что-нибудь. Ho сейчас у меня нет красок, а кроме того нельзя прислать, если бы я и нарисовал для тебя. Придется ждать более подходящего времени» .

Любящий отец, Павел Флоренский, наставлял жену, чтобы она постоянно следила за детьми, воспитывала их, вникала во все подробности их учебы, поведения и воспитания. Его необыкновенный опыт воспитания детей из неволи, вызывает у нас одобрение, восхищение и великую сердечную боль. Вот еще два примера его мудрого воспитания:

«Дорогая Аннушка… Скажи Мику и Тике, чтобы они нашли на карте все места, где я проезжал и где нахожусь теперь, и постараюсь что-нибудь узнать о географии этих мест. Я нарочно стараюсь писать разные подробности о природе, чтобы они понемногу знакомились с географией, возможно наглядно и жизненно; мне хочется наполнить географические названия живым содержанием, чтобы появилось представление о том, что же такое наш Север, что такое Белое море и другие места. М.б. от моего заключения будет хоть та польза детям, что они приобретут таким образом кое-какие сведения и впечатления о своей родине».

«Дорогая Аннушка… Мне жаль, и было и есть, что дети мало восприняли от крупных людей, с которыми я был связан, и не научились от них тому, что обогатило бы лучше книг. Вот почему я писал, чтобы Вася и Кира постарались научиться чему-нибудь от Вл<адимира> Ив<ановича>, т.к. такой опыт в жизни едва ли повторится. Но нужно уметь брать от людей то, что в них есть и что они могут дать, и уметь не требовать от них того, чего в них нет и чего дать они не могут. Боюсь, дети часто подходят к людям как раз наоборот и поэтому получают мало, или ничего не остается от общения».

После этих писем судьба их отца находилась в крепких руках государственной машины, и эти руки, эта страшная машина забрали у него жизнь. Он успел передать последние слова детям и жене: «Обо мне не печальтесь. … Самое главное, о чем я вообще прошу вас, - это чтобы вы помнили Господа и ходили пред Ним. Этим я говорю все, что имею сказать. Остальное — либо подробности, либо второстепенное» .

В письме № 68 Флоренский писал, что наши потомки будут завидовать его поколению, почему не им досталось быть свидетелями стремительного (в историческом масштабе) преобразования картины мира. Наши современники относятся к трагической судьбе русского гения - Павла Александровича Флоренского с большой болью и пониманием. То был период становления и закрепления советской власти. В период классовой борьбы, когда решалась судьба революции, и ее вождей, было допущено много злоупотреблений. Мнительные и неуверенные в себе правители, в двадцатые, тридцатые, да и сороковые годы, искали своих врагов, даже под кроватями.

Но судьба нашего поколения была еще трагичнее. Отечественная война с фашизмом забрала более 20 миллионов советских людей. Новый, XXI век преподносит нам новые сюрпризы: происходят кровавые конфликты даже там, где их никто не ожидал, в том числе и странах бывшего СССР, между своими кровными братьями, которые никак не могут поделить мир. Скорее всего, священник Павел Флоренский говорил не о своей судьбе, даже не судьбе своего поколения, а том грандиозном переустройстве мира, о котором писали Елена Блаватская, великие Рерихи и великие Махатмы.

Это действительно был значительный период в истории человечества и Флоренский это понимал. Однако многие наши современники судят обо всем со своей колокольни, и в своем невежестве не могут осознать значения таких грандиозных изменений.

Подводя итоги статьи о Флоренском, хочется откровенно сказать, что мы не успели осветить не то что главные, а даже второстепенные проблемы творчества этого гениального человека. Их накопилось так много, и такие они судьбоносные, что для разрешения их, потребуется не одна статья и не одна книга. Эта удивительная личность, прожившая всего 55 лет на земле, оставила после себя величайшие творения человеческой мысли.

Если мы спросим Павла Флоренского, доволен ли он своей жизнью, не раскаивается в своей страшной судьбе, не хотел бы изменить и прожить ее по иному, то в ответ получим вот такие смелые и печальные слова человека, познавшего добро и зло, рай и ад:

«Оглядываясь назад и просматривая свою жизнь (а в моем возрасте это особенно надлежит делать) я не вижу, в чем по существу я должен был бы изменить свою жизнь, если бы пришлось начинать ее снова и в прежних условиях. Конечно, я знаю за собою много отдельных ошибок, промахов, увлечений - но они не отклоняли меня в сторону от основного направления, и за него я не упрекаю себя. Я мог бы дать гораздо больше, чем дал, мои силы и по сей день не исчерпаны, но человечество и общество не таковы, чтобы сумело взять от меня самое ценное. Я родился не во время, и если говорить о вине, то в этом моя вина. М. б. через лет 150 мои возможности и могли бы быть лучше использованы. Ho, учитывая историческую среду своей жизни, я не чувствую угрызений совести за свою жизнь, в основном. Скорее наоборот. Раскаиваюсь (хотя это раскаяние не доходит до глубины), что относясь к долгу страстно, я недостаточно расходовался на себя. «На себя» - я разумею вас, в которых ощущаю часть самого себя, и не умел радовать и веселить вас, не дал детям всего того, что хотелось бы дать им». (Письмо. 1937.1. 3-4. Соловки № 86).

После таких откровенных признаний священника и ученого Павла Флоренского о себе и своей судьбе, нам нечего больше сказать: мы промолчим.

Литература

1. Павел Флоренский. Детям моим. Воспоминания прошлых дней. М. АСТ, 2004, с. 211-212.
2. Павел Флоренский. Детям моим. С. 215.
3. Сергий Булгаков. Собрание сочинений. Т. 1. Статьи по искусству. Париж, 1985, с. 11.
4. Павел Флоренский. Священная Лавра в России. //В кн.: Павел Флоренский. Сочинения в 4-х томах.Т.2. М. Мысль. 1996, с. 368-369.
5. Павел Флоренский. Автобиография. Наше наследие. 1987 № 1, с. 78.
6. Игумен Андроник. (Трубачев А.С.) Жизнь и судьба. //В кн.: П.Флоренский. Сочинения. Т.1,с. 33.
7. Павел Флоренский. Сочинения. Т. 4. Письма. М. Мысль. 1988. Письмо 13.10.1934.
8. Павел Флоренский. Сочинения. Т. 4. Письма. М. 1988. Письмо. 1937. 1. 16-17 № 68.
9. Игумен Андроник. Обо мне не печальтесь. Письма семье из лагерей и тюрем.. М. 2007.
10. Там же.
11. Сергий Булгаков. Собрания сочинений в 2-х томах. Т. 1, М. 1993. С. 538.
12. Павел Флоренский. //В кн.: Булгаков. Энциклопедия. М. Эксмо. 2005. С. 697.
13. Павел Флоренский. Столп и утверждение истины. М. АСТ. 2003.
14. Там же.
15. Павел Флоренский. Сочинения. Т. 4. Письмо, 1937.ѴІ.18.
16. Павел Флоренский. Сочинения. Т. 4. Письмо, 1937.