И ряд книг Ветхого завета и был хорошо начитан в святоотеческой и агиографической литературе.
Кроме того, подобно Стефану Пермскому, «и он в какой-то мере выучил греческий язык». Некоторые факты позволяют думать, «что автор много путешествовал и побывал в Константинополе, на Афоне и в Иерусалиме» .
Епифаний назван учеником преподобного Сергия в заглавии «Похвального слова Сергию Радонежскому», а Пахомий Логофет, или Серб, сообщает, что Епифаний много лет, от своей юности, «жил вместе с Троицким игуменом». В 1380 году Епифаний находился в Троице-Сергиевой лавре, будучи «уже взрослым, грамотным, опытным книжным писцом и графиком, а также склонным к записям летописного характера наблюдательным человеком». «Когда умер Сергий Радонежский (1392 г.), Епифаний Премудрый начал делать записи о нем» .
После смерти Сергия в 1392 году Епифаний, видимо, перебрался в Москву на службу к митрополиту Киприану . Близко сошёлся с Феофаном Греком . В 1408 году во время нападения на Москву хана Едигея , Епифаний бежал в Тверь , где подружился с архимандритом Спасо-Афанасьева монастыря Корнилием, в схиме Кириллом, с которым впоследствии переписывался; в одном из своих посланий он высоко отзывался о мастерстве и работах Феофана Грека, его уме и образованности. В этом письме Епифаний и себя называет «изографом ».
Учитывая, что Епифаний Премудрый, судя по всему, происходил из Ростова, а также то, что 12 мая отмечается память св. Епифания Кипрского , соименного Епифанию Премудрому, становится понятным, что точная дата кончины агиографа содержится в источнике ростовского происхождения. На основании этого, зная год смерти Епифания, можно с достаточной степенью уверенности полагать, что Епифаний Премудрый скончался 14 июня 1419 г.
Правда в последнее время появилось утверждение, что он умер гораздо позже. По мнению В. А. Кучкина , свидетельство об этом находим в «Похвальном слове Сергию Радонежскому», принадлежащему перу Епифания. В нем имеется упоминание о раке мощей преподобного, которую целуют верующие. На взгляд исследователя, эта фраза могла появиться только после 5 июля 1422 г., когда во время «обретения мощей» Сергия его гроб был выкопан из земли, а останки положены в специальную раку . Отсюда Кучкин делает два вывода: во-первых, «Слово похвальное Сергию Радонежскому» было написано Епифанием Премудрым после 5 июля г., а во-вторых, оно появилось не ранее «Жития» Сергия, как полагают в литературе, а позже его .
Однако, как выяснил тот же В. А. Кучкин, слово «рака» в древности имело несколько значений. Хотя чаще всего оно обозначало «гробницу, сооружение над гробом», встречаются примеры его употребления в значении «гроб» . Если же обратиться непосредственно к тексту Епифания и не «выдергивать» из него отдельное слово, то становится понятным, что в «Похвальном слове Сергию» агиограф вспоминал события г., связанные с похоронами преподобного. Многие из знавших троицкого игумена не успели на его погребение и уже после смерти Сергия приходили на его могилу , припадая к его надгробию, чтобы отдать ему последние почести .
Но окончательно в ошибочности рассуждений В. А. Кучкина убеждает то, что в средневековье существовал широко распространенный обычай устанавливать пустые раки над местом захоронения святого или, иными словами, над мощами , находившимися под спудом. При этом зачастую они ставились над гробом святого еще задолго до его прославления. Так, над могилой Зосимы Соловецкого (умер в г., канонизирован в г.) его ученики поставили гробницу «по третьем же лете успениа святаго» .
Напишите отзыв о статье "Епифаний Премудрый"
Примечания
Литература
- Зубов В. П. Епифаний Премудрый и Пахомий Серб (к вопросу о редакциях «Жития Сергия Радонежского») // ТОДРЛ. М.; Л., 1953, т. 9, с. 145-158.
- Кириллин В. М.
- Ключевский В. О. // Древнерусские жития святых как исторический источник
- Конявская Е. Л. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики , 1, 2000, с. 70-85.
- Кребель И., Рогожникова Т. П. // Филологический ежегодник. Вып. 2. - Омск: ОмГУ.
- Прохоров Г. М. // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV-XVI в.). Ч. 1: А-К / АН СССР. ИРЛИ; Отв. ред. Д. С. Лихачев. - Л.: Наука, 1988. - 516 с.
Ссылки
|
||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Епифаний Премудрый
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.
Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j"ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
ЖИТИЕ И ЧУДЕСА ПРЕПОДОБНОГО СЕРГИЯ ИГУМЕНА РАДОНЕЖСКОГО,
записанные преподобным Епифанием Премудрым,
иеромонахом Пахомием Логофетом и старцем Симоном Азарьиным.
В основе настоящего издания Жития Преподобного Сергия Радонежского (в переводе на русский язык) лежат две древнерусские редакции Жития, создававшиеся в разное время тремя авторами – Епифанием Премудрым, Пахомием Логофетом (Сербом) и Симоном Азарьиным.
Епифаний Премудрый, известный книжник начала XV века, инок Троице-Сергиевой Лавры и ученик Преподобного Сергия, написал самое первое Житие Преподобного через 26 лет после его смерти – в 1417–1418 годах. Для этого труда Епифаний в течение двадцати лет собирал документальные данные, воспоминания очевидцев и свои собственные записи. Великолепный знаток святоотеческой литературы, византийской и русской агиографии, блестящий стилист, Епифаний ориентировался в своем сочинении на тексты южнославянских и древнерусских Житий, мастерски применив изысканный, насыщенный сравнениями и эпитетами стиль, получиший название «плетение словес». Житие в редакции Епифания Премудрого кончалось преставлением Преподобного Сергия. В самостоятельном виде эта древнейшая редакция Жития не дошла до нашего времени, а ее первоначальный облик ученые реконструировали по позднейшим компилятивным сводам. Помимо Жития, Епифаний создал также Похвальное слово Сергию.
Первоначальный текст Жития сохранился в переработке Пахомия Логофета (Серба), афонского монаха, жившего в Троице-Сергиевом монастыре с 1440 по 1459 год и создавшего новую редакцию Жития вскоре после канонизации Преподобного Сергия, состоявшейся в 1452 году. Пахомий изменил стилистику, дополнил текст Епифания рассказом об обретении мощей Преподобного, а также рядом посмертных чудес, он же создал службу Преподобному Сергию и канон с акафистом. Пахомий неоднократно исправлял Житие Преподобного Сергия: по мнению исследователей, существует от двух до семи Пахомиевых редакций Жития.
В середине XVII века на основе переработанного Пахомием текста Жития (так называемой Пространной редакции) Симон Азарьин создал новую редакцию. Слуга княжны Мстиславской, Симон Азарьин пришел в Лавру, чтобы излечиться от болезни, и был исцелен Архимандритом Дионисием. После этого Симон остался в монастыре и шесть лет был келейником преподобного Дионисия. С 1630 по 1634 год Азарьин состоял Строителем в приписном к Лавре Алатырском монастыре. После возвращения с Алатыря, в 1634 году Симон Азарьин стал Казначеем, а спустя двенадцать лет Келарем монастыря. Кроме Жития Преподобного Сергия, Симон создал Житие преподобного Дионисия, закончив его в 1654 году.
Житие Сергия Радонежского в редакции Симона Азарьина вместе с Житием Игумена Никона, Похвальным словом Сергию и службами обоим святым было напечатано в Москве в 1646 году. Первые 53 главы Симоновой редакции (до рассказа об инокине Мариамии включительно) представляют собой текст Жития Епифания Премудрого в обработке Пахомия Логофета (Серба), который Симон разбил на главы и несколько переработал стилистически. Следующие 35 глав принадлежат собственно Симону Азарьину. Готовя Житие к изданию, Симон стремился собрать наиболее полный список сведений о чудесах Преподобного Сергия, известных со времени кончины святого до середины XVII века, но на Печатном дворе, как пишет сам Азарьин, мастера с недоверием отнеслись к его рассказу о новых чудесах и по своему произволу напечатали только 35 глав о чудесах, собранных Симоном, опустив остальные. В 1653 году по поручению Царя Алексея Михайловича Симон Азарьин доработал и дополнил Житие: он вернулся к неопубликованной части своей книги, добавил в нее ряд новых рассказов о чудесах Преподобного Сергия и снабдил эту вторую часть обширным предисловием, однако эти дополнения не были тогда изданы.
Первый раздел настоящего текста включает в себя собственно Житие Преподобного Сергия Радонежского, кончающееся его преставлением. 32 главы этого раздела представляют собой редакцию Жития, сделанную Пахомием Логофетом. Второй раздел, начинающийся повествованием об обретении мощей Сергия, посвящен посмертным чудесам Преподобного. Он включает в себя редакцию Жития Симона Азарьина, опубликованную им в 1646 году, и его позднюю часть 1653 года, содержащую добавления о новых чудесах и начинающуюся с предисловия.
Первые 32 главы Жития, а также Похвальное слово Преподобному Сергию приводятся в новом переводе, сделанном в ЦНЦ «Православная Энциклопедия» с учетом перевода М. Ф. Антоновой и Д. М. Буланина (Памятники литературы Древней Руси XIV – сер. ХV в. М., 1981. С. 256–429). Перевод глав 33–53, также как и остальных 35 глав, принадлежащих перу Симона Азарьина, осуществлен Л. П. Медведевой по изданию 1646 года. Перевод позднейших добавлений Симона Азарьина 1653 года сделан Л. П. Медведевой по рукописи, изданной С. Ф. Платоновым в Памятниках древней письменности и искусства (СПб., 1888. Т. 70). Разбивка на главы Пахомиевой редакции Жития сделана в соответствии с книгой Симона Азарьина.
ПРЕПОДОБНОГО И БОГОНОСНОГО ОТЦА НАШЕГО
ИГУМЕНА СЕРГИЯ ЧУДОТВОРЦА,
написанное Епифанием Премудрым
(по изданию 1646 года)
ВСТУПЛЕНИЕ
Слава Богу за все и за все дела, ради которых всегда прославляется великое и трисвятое приснославимое имя! Слава Вышнему Богу, в Троице славимому, Который есть наше упование, свет и жизнь, в Которого мы веруем, в Которого мы крестились. Которым мы живем, движемся и существуем! Слава Показавшему нам жизнь мужа святого и старца духовного! Господь знает, как прославить славящих Его и благословить благословляющих Его, и всегда прославляет Своих угодников, славящих Его чистой, богоугодной и добродетельной жизнью.
Благодарим Бога за Его великую благость к нам, как сказал апостол: "Благодарение Богу за неизреченный дар Его! " . Ныне же мы должны особенно благодарить Бога за то, что Он даровал нам такового святого старца, я говорю о господине Преподобном Сергии, в нашей Русской земле и в нашей северной стране, в наши дни, в последние времена и годы. Гроб его находится у нас и перед нами, и, приходя к нему с верой, мы всегда получаем великое утешение нашим душам и большую пользу; воистину это великий дар, дарованный нам от Бога.
Я удивляюсь тому, что минуло столько лет, а Житие Сергия не написано. Я горько опечален тем, что с тех пор как умер этот святой старец, пречудный и совершенный, прошло уже двадцать шесть лет, и никто не дерзнул написать о нем – ни близкие ему люди, ни далекие, ни великие, ни простые: великие не хотели писать, а простые не смели. Через год или два после смерти старца я, окаянный и дерзкий, осмелился начать это дело. Вздохнув к Богу и попросив молитв старца, я начал подробно и понемногу описывать жизнь старца, говоря самому себе: "Я не возношусь ни перед кем, но пишу для себя, про запас, на память и для пользы". За двадцать лет у меня составились свитки, в которых для памяти были записаны некоторые сведения о жизни старца; часть записей была в свитках, часть в тетрадях, но не по порядку – начало в конце, а конец в начале.
Так я ждал в то время и в те годы, желая, чтобы кто-нибудь значительнее и разумнее меня написал о Сергии, а я бы пошел поклониться ему, чтобы и меня он поучил и вразумил. Но, расспросив, я услышал и точно узнал, что никто и нигде так и не собрался написать о старце; и когда я вспоминал или слышал об этом, то недоумевал и размышлял: почему тихая, чудная и добродетельная жизнь Преподобного оставалась не описанной столь долгое время? Я несколько лет пребывал как бы в безделье и в размышлении, недоумевая, скорбя в печали, удивляясь умом, побеждаемый желанием. Наконец меня объяло непреодолимое желание хотя бы как-то начать писать, пусть немногое из многого, о жизни Преподобного старца.
Я нашел старцев, мудрых в ответах, рассудительных и разумных, и спросил их о Сергии, чтобы разрешить свое сомнение, следует ли мне о нем писать. Старцы сказали мне в ответ: "Насколько плохо и не подобает спрашивать о жизни нечестивых, настолько же не подобает забывать жизнь святых мужей, не описывать ее, предавать молчанию и оставлять в забвении. Если будет написано Житие мужа святого, то от этого будет большая польза и утешение и писателям, и рассказчикам, и слушателям; если же не будет написано Житие святого старца, а знавшие и помнившие его умрут, то нужно ли такую полезную вещь оставлять в забвении и, как пучине, предавать молчанию. Если не будет написано его Житие, то как узнать незнавшим его, каков он был или откуда происходил, как родился, как вырос, как постригся, как воздержанно подвизался, как он жил и каков был конец его жизни? Если же Житие будет написано, то, услышав о жизни старца, кто-нибудь последует его примеру и от этого получит пользу. Великий Василий1 пишет: "Будь подражателем праведно живущим и запечатлей их жизнь и деяния в своем сердце". Видишь, он повелевает Жития святых писать не только на пергамене, но и в своем сердце пользы ради, а не скрывать и не таить, ведь следует хранить тайну цареву, а дела Божии проповедовать – дело доброе и полезное".
Епифаний Премудрый (2-я пол. XIV — 1-я четв. XV в.) — инок Троице-Сергиева монастыря, автор житий и произведений других жанров. Сведения о Е. П. извлекаются только из его собственных сочинений. Судя по одному из них — «Слову о житии и учении» Стефана Пермского, — можно думать, что Е. П., как и Стефан Пермский , учился в ростовском монастыре Григория Богослова, так называемом Затворе, славившемся своей библиотекой: он пишет, что нередко «спирахся» со Стефаном о понимании текстов и бывал ему иногда «досадитель»; это наводит на мысль, что если Стефан и был старше Е. П., то ненамного. Изучал же там Стефан славянский и греческий языки и в итоге мог по-гречески говорить. Огромное в сочинениях Е. П. количество по памяти приведенных, сплетенных друг с другом и с авторской речью цитат и литературных реминисценций показывает, что он прекрасно знал Псалтирь, Новый завет и ряд книг Ветхого завета и был хорошо начитан в святоотеческой и агиографической литературе (см. об этом в кн. В. О. Ключевского на с. 91—92); по приводимым же им значениям греческих слов видно, что и он в какой-то мере выучил греческий язык (немаловажно в этом отношении то, что, согласно Повести о Петре, царевиче ордынском , в Ростове церковная служба велась параллельно на греческом и русском языках).
Из надписанного именем Е. П. Похвального слова Сергию Радонежскому следует, что автор много путешествовал и побывал в Константинополе, на Афоне и в Иерусалиме. Но поскольку составленного Е. Жития Сергия Радонежского касался в XV в. Пахомий Серб , не исключено, что слова о путешествиях принадлежат ему; однако же стилистически это «Слово» родственно произведениям Е. П., и никаких иных причин думать, что в него вторгался со своим пером Пахомий, нет.
Архимандрит Леонид предполагал, что до нас дошло написанное Е. П. указание пути к Иерусалиму, имея в виду «Сказание», надписанное именем Епифания «мниха». Позднее выяснилось совпадение большей части текста этого памятника с «Хождением» Агрефения . Не исключено все же, что Епифанием, совершавшим паломничество в Святую землю после 1370 г. и воспользовавшимся для своего «Сказания» незадолго до того написанным «Хождением» Агрефения, был именно Е. П. (странным только для Е. П. кажется начало пути из Великого Новгорода). Ф. Китч допускает, что Е. П. побывал на Афоне еще до написания Слова о житии и учении Стефана Пермского, потому что в приемах «плетения словес», свойственных этому произведению, чувствуется знакомство автора с произведениями сербских и болгарских агиографов XIII—XIV в. (но она не исключает и того, что Е. П. мог познакомиться с ними в Ростове).
В заглавии Похвального слова Сергию Радонежскому Е. П. назван «учеником его». Пахомий Серб в послесловии к Житию Сергия говорит сверх того, что Е. П. «много лет, паче же от самого взраста юности», жил вместе с Троицким игуменом. Более определенно можно сказать только, что в 1380 г. Е. П. был в Троице-Сергиевой лавре и был тогда уже взрослым, грамотным, опытным книжным писцом и графиком, а также склонным к записям летописного характера наблюдательным человеком: сохранился написанный им там в это время Стихирарь — ГБЛ, собр. Тр.-Серг. лавры, № 22 (1999) — с целым рядом содержащих его имя приписок, в том числе о происшествиях 21 сентября 1380, тринадцатого дня после Куликовской битвы (приписки изданы И. И. Срезневским).
Когда умер Сергий Радонежский (1392 г.), Е. П. начал делать записи о нем. Видимо, в 90-х гг. Е. П. переселился в Москву. Но весной 1395 г., в момент смерти в Москве Стефана Пермского, он отсутствовал там. Написанное как будто под свежим впечатлением от смерти Стефана Пермского «Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшаго в Перми епископа» принято датировать 1390-ми гг. Но твердых оснований для такой датировки, исключающей начало XV в., нет. Е. П. пишет, что он старательно повсюду собирал сведения о Стефане и составлял собственные воспоминания. Эти свои расспросы Е. П. вел и писал, очевидно, в Москве, в Пермь не ездя (иначе, я думаю, он об этом сказал бы). Себя он называет в тексте «худым и недостойным убогим иноком», «иноком списающим», в позднейшем же заглавии назван «преподобным в священноинокых»; так что возможно, что в священники он был рукоположен позже написания «Слова о житии и учении» Стефана Пермского. Е. П. отмечает, что взялся за работу над этим «Словом» с большой охотой, «желанием обдержим... и любовию подвизаем», что и подтверждает очень живая и хроматически богатая тональность произведения и авторская щедрость на разные, казалось бы, необязательные экскурсы (например, о месяце марте, об алфавитах, о развитии греческой азбуки). Местами в его тексте сквозит ирония (над собой, над церковными карьеристами, над волхвом Памом). В свою речь и в речь своих персонажей, в том числе язычников, Е. П. обильно вкладывает библейские выражения.
Всего в «Слове о житии и учении» Стефана Пермского насчитывается 340 цитат, из которых 158 — из Псалтири. Иногда Е. П. составляет очень длинные цепи из одних цитат. Замечено (Ф. Вигзелл), что цитирует он при этом не буквально точно, по памяти, не боясь изменять грамматическое лицо, если это ему зачем-то нужно, и свободно приспосабливать цитируемый текст к своему ритму речи, не поступаясь, однако же, его смыслом. Иногда в тексте Е. П. встречаются как бы пословицы («Видение бо есть вернейши слышаниа», «акы на воду сеяв»). Во вкусе Е. П. игра словами вроде «...епископ “посетитель” наричется, — и посетителя посетила смерть». Он очень внимателен к оттенкам и смысловой, и звуковой, музыкальной стороны слова и иногда, будучи как бы остановлен каким-то словом или вспыхнувшим чувством, вдруг пускается в искусные вариации на тему этого слова и как бы не может остановиться. Образцы такого рода риторических вариаций, восходящих к античному приему «Горгиевой схемы», Е. П. мог видеть как в переводной литературе, так и в оригинальной южнославянской (например, в Житии св. Симеона, написанном в XIII в. сербом Доментианом, и в произведениях так называемой тырновской школы патриарха Евфимия).
Е. П. пишет о себе — конечно, риторически-самоуничижительно — как о неуче с точки зрения античной образованности, но широкое использование им восходящих к античности приемов искусства слова показывает, что он прошел хорошую риторическую школу либо в ростовском «Затворе», либо у южных славян, либо в Византии у греков. Используя, например, прием гомеотелевтона (созвучия окончаний) и гомеоптотона (равнопадежья), откровенно ритмизуя при этом текст, он создает без всякого перехода от обычной прозы, в прозаическом окружении, периоды, приближающиеся, на современный взгляд, к стихотворным. Такого рода панегирические медитации (В. П. Зубов, О. Ф. Коновалова сравнивают их с книжным художественным орнаментом) находятся обычно в тех местах, где речь касается чего-то, возбуждающего у автора чувство вечного, невыразимое обычными словесными средствами. Подобные периоды бывают перенасыщены метафорами, эпитетами, сравнениями. Причем при сравнениях (отмечает О. Ф. Коновалова) имеется в виду обычно не реальное сходство чего-то с объектом речи, а библейское по происхождению символическое значение предмета. Синонимы, метафорические эпитеты, сравнения иногда выстраиваются, как и цитаты из Писания, в длинные цепи. Именно «Слово о житии и учении» Стефана Пермского в первую очередь позволяет говорить о Е. П. как о русском писателе, в творчестве которого стиль «плетения словес» достиг наивысшего развития.
По композиции «Слово о житии и учении» делится на введение, основное повествование и риторическое завершение. Основное повествование членится на 17 главок, каждая со своим названием («Молитва», «О церкви Пермстей», «Поучение», «О прении волхва» и др.). Заключительный раздел в свою очередь имеет четыре части: «Плачь пермьскых людей», «Плачь церкви Пермьскиа, егда овдове и плакася по епископе си», «Молитва за церковь» и «Плачеве и похвала инока списающа». Из них «Плачь пермьскых людей» содержит наибольшее количество конкретных исторических сведений и наиболее близок к летописным плачам. В «Плаче церкви» сильнее фольклорные мотивы типа похоронных плачей вдов и невест. В целом в этой заключительной части Слова различают три стилистических слоя: фольклорный, летописный и традиционный для житий похвальный. Композиция Слова со всеми ее особенностями принадлежит, судя по всему, самому Е. П.: предшественников и последователей этого Слова по композиции среди греческих и славянских житий не обнаружено.
Будучи выдающимся произведением по своим литературным качествам, Слово о Стефане Пермском является также ценнейшим историческим источником. Наряду со сведениями о личности Стефана Пермского оно содержит важные материалы этнографического, историко-культурного и исторического характера о тогдашней Перми, о ее взаимоотношениях с Москвой, о политическом кругозоре и эсхатологических представлениях самого автора и его окружения. Примечательно это «Слово» отсутствием в его содержании каких бы то ни было чудес. При том, однако же, оно ни в коем случае не являет собой и биографию в современном смысле слова. Лишь мимоходом, например, мы узнаем, что Стефан был хорошо знаком с великим князем Василием I Дмитриевичем и митрополитом Киприаном и пользовался их любовью, но когда и как он с ними познакомился — неизвестно; также между прочим — из плача пермских людей — становится известно, что какие-то москвичи уничижительно звали Стефана Храпом, но как возникло и с чем связано это прозвище, — тоже неизвестно. Главное, на чем сосредоточивает Е. П. внимание, — это учеба Стефана, его умственные качества и его труды по созданию пермской грамоты и пермской церкви. Е. П. хвалит Стефана за упорность в учении, отмечая, что тот, обладая острым и быстрым умом, тем не менее мог долго вникать в каждое слово изучаемого текста, но при этом быстро, искусно, красиво и трудолюбиво писал книги. Е. П. отмечает с похвалой, что Стефан научился всей внешней философии и книжной мудрости, что он знал греческий и пермский языки; что он создал новый письменный язык, пермскую грамоту, и перевел книги с русского и греческого языков на пермский и обучил этой грамоте по этим книгам пермяков; что он научил их петь гимны на пермском языке; что он спасал их от голода, привозя хлеб из Вологды; за то, наконец, что он защищал свою паству от жестокостей московской администрации и от новгородских разбойников.
«Слово о житии и учении» Стефана Пермского дошло до нас в рукописях и в полном виде (старейший или один из старейших списков — ГПБ, собр. Вяземского, № 10, 1480 г.; всего известно около двадцати списков XV—XVII вв.), и в так или иначе сокращенном, в том числе кратком проложном (всего известно более тридцати списков по-разному сокращенного текста Слова). В XVI в. митрополит Макарий включил «Слово о житии и учении» в Великие Минеи Четии под 26 апреля (Успенский список: ГИМ, Синод. собр., № 986, л. 370—410).
Живя в Москве, Е. П. был знаком с Феофаном Греком, любил к нему ходить беседовать, и тот, как он пишет, «великую к моей худости любовь имеяше». В 1408 г., во время нашествия Едигея, Е. П. со своими книгами бежал в Тверь, где нашел покровителя и собеседника в лице архимандрита Спасо-Афанасьева монастыря Корнилия, в схиме Кирилла. Спустя шесть лет архимандрит Кирилл вспомнил о виденных им в Евангелии Е. П. четырех необычных миниатюрах с изображением константинопольского храма святой Софии («воспомянул ми в минувшую зиму», — пишет Е. П.). В ответ на это в 1415 г. Е. П. и написал ему свое послание, сохранившееся в единственном списке — ГПБ, Солов. собр., № 1474/15, л. 130—132 (XVII—XVIII вв.). В этом послании или отрывке, озаглавленном «Выписано из послания иеромонаха Епифания, писавшего к некоему другу своему Кириллу», речь идет о Феофане Греке как об авторе рисунка, скопированного Е. П. в своем Евангелии и заинтересовавшего Кирилла. Е. П. высоко оценивает ум, образованность Феофана и его искусство. Только из этого послания известно, что Феофан Грек расписал более сорока каменных церквей в Константинополе, Халкидоне, Галате, Кафе, Великом и Нижнем Новгородах, в Москве, а также «каменную стену» (казну, полагает Н. К. Голейзовский) у князя Владимира Андреевича к терем у великого князя Василия Дмитриевича. Е. П. отмечает также необычайную свободу поведения художника во время творчества, — что он, работая, никогда не смотрел на образцы, беспрестанно ходил и беседовал, причем ум его не отвлекался от его живописи. При этом Е. П. иронизирует над скованностью и неуверенностью «нециих наших» иконописцев, неспособных оторваться от образцов. В этом письме Е. П. между прочим называет себя «изографом», а из того факта, что он скопировал рисунок Феофана Грека, ясно, что по крайней мере книжным графиком-миниатюристом он был.
В 1415 г. Е. П. уже не жил в Москве («егда живях на Москве», — пишет он в послании Кириллу Тверскому). Скорее всего он уже вернулся тогда в Троице-Сергиеву лавру, так как в 1418 г. закончил требовавшую его присутствия там работу над житием основателя лавры, Сергия Радонежского (в начале этого жития Е. П. отмечает: «…таковый святый старець пречюдный и предобрый отнеле же преставися 26 лет преиде»). Вероятно, в это время, если не ранее, Е. П., как пишет Пахомий Серб, «бе духовник в велицей лавре всему братству».
Житие Сергия Радонежского — еще большее по объему произведение, чем Слово о Стефане Пермском. По композиции оно схоже с тем: основная часть повествования предваряется вступлением и тоже разбита на отдельные главки с особыми названиями (всего их здесь тридцать), а завершается все Житие «Словом похвалным преподобному отцу нашему Сергию. Сътворено бысть учеником его, священноиноком Епифанием». По своей тональности и тематике это житие гораздо ровнее и спокойнее, чем «Слово о житии и учении» Стефана Пермского. Здесь нет таких, как там, экскурсов «в сторону», меньше иронии; почти нет ритмизированных периодов с гомеотелевтонами, гораздо меньше игры со словами и синонимических амплификаций, но все же они есть; нет «плачей», есть в конце лишь «Молитва». Чувствуется, что произведение написано гораздо более спокойным, чем «Слово о житии и учении», человеком. Однако же у них много и общего. Совпадают многие цитаты из Писания, выражения, образы. Сходно критическое отношение к действиям московской администрации на присоединяемых землях. Е. П. обращает здесь иногда прямо-таки пристальное внимание на чувственно воспринимаемую сторону предметов (очень ярки, например, описание полученных в монастыре после голода хлебов и перечисление красочных и роскошных дорогих тканей). Будучи тоже одной из вершин русской агиографии, Житие Сергия Радонежского, как и Слово о Стефане Пермском, является ценнейшим источником сведений о жизни Московской Руси XIV в. Оно содержит большое количество имен, начиная от людей, переселившихся вместе с родителями Сергия из Ростовской области в Радонеж, и кончая митрополитом и великим князем московским, появляющимися в некоторых его эпизодах. В отличие от «Слова о житии и учении» это житие полно чудесами. В середине XV в. дополнил его в части посмертных чудес, но также кое в чем и сократил и перекомпоновал Пахомий Серб. Полагают даже, что Житие не сохранилось в совершенно чистом первоначальном виде. Оно дошло до нас в нескольких редакциях, соотношение которых до сих пор полностью не изучено. В редакции, которую Н. С. Тихонравов считал первоначальной, Ю. Алиссандратос обнаружила симметрическое расположение тем. В XVI в. митрополитом Макарием Житие было включено под 25 сентября в ВМЧ. Оно подвергалось неоднократным переделкам и после Пахомия Серба (подробнее см. в статье «Житие Сергия Радонежского»).
Помимо заканчивающей Житие похвалы Сергию Радонежскому, Е. П. приписывается и вторая похвала Сергию под названием «Слово похвално преподобному игумену Сергию, новому чудотворцу, иже в последних родех в Руси возсиявшему и много исцелениа дарованием от бога приемшаго».
На основании слов Е. П. в Житии Сергия Радонежского о племяннике того Феодоре Ростовском («Прочая же его деаниа инде напишутся, яко убо иного времени подобна требующа слово») можно думать, что он по крайней мере замышлял написать Житие Феодора, но нам оно неизвестно.
К «Слову о житии и учении» Стефана Пермского и к Житию Сергия Радонежского (особенно к Слову) многими чертами близко «Слово о житьи и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича , царя Русьского». Первой это отметила В. П. Адрианова-Перетц, но сама она склонилась к мнению, что автор подражал Е. П. и писал, стало быть, не ранее 20-х гг. XV в. А. А. Шахматов и С. К. Шамбинаго рассматривали Слово как произведение XIV в. А. В. Соловьев остался на этой точке зрения и, сравнив следом за В. П. Адриановой-Перетц литературные приемы двух Слов, пришел к выводу, что оба они написаны одним автором. Он оценил Слово о князе как самое блестящее произведение литературы конца XIV в. и заключил, что Е. П. написал его прежде «Слова о житии и учении» Стефана Пермского. Но М. А. Салмина и М. Ф. Антонова вернулись к точке зрения В. П. Адриановой-Перетц, одна — на том основании, что Слово о Дмитрии Донском впервые появилось, по ее мнению, в так называемом «своде 1448 г.» (гипотетическом источнике Летописей Софийской I и Новгородской IV), другая — потому, что «неопровержимых фактов, свидетельствующих об авторстве одного лица — Епифания», обнаружить она не смогла, но заметила явные стилистические параллели Слову в HIVЛ — в Повести о нашествии Тохтамыша (1382 г.), в философско-поэтическом сопровождении Духовной грамоты митрополита Киприана (1406 г.), в сообщениях о параличе и смерти тверского епископа Арсения (1409 г.) и в предисловии к рассказу о преставлении тверского князя Михаила Александровича (ранее С. А. Богуславский и С. К. Шамбинаго отмечали сходство стиля этого предисловия и сочинений Е. П., см.: История русской литературы. М.; Л., 1945, т. 2, ч. 1, с. 238, 245—246). После этого в тексте Слова было замечено случайно в него попавшее Письмо автора к заказчику, а в композиции этого Письма — черты сходства с композицией произведений Е. П. — Жития Сергия Радонежского и Письма к Кириллу Тверскому; при этом был разъяснен и непонятый ранее период текста Слова, в который вклинилось Письмо; оказалось, что, играя смысловыми планами речи, автор намекает на какое-то связанное с князем зло и дает понять, что предпочитает о нем умолчать. Это место обнаруживает его знакомство с «Диоптрой» Филиппа Пустынника (и тот же ведущий к «Диоптре» прием оказывается использован в поэтическом сопровождении Духовной грамоты митрополита Киприана). Были отмечены также стилистические параллели между надписанными произведениями Е. П. и московской летописью (характеристика Дионисия Суздальского , Повесть о Митяе-Михаиле) и указан случай специфического для Е. П. использования слова «посетитель» в грамоте митрополита Фотия . В итоге оказалось возможным (Г. М. Прохоров), что Е. П. был при митрополите Киприане причастен к ведению московского летописания и выполнял литературные заказы для общерусского свода; в частности, написал «Слово о житьи и о преставлении великого князя» (древнейший вид текста сохранился в списке XV в. в ГПБ, F.IV.603); а при митрополите Фотии выполнял роль писателя-секретаря.
Умер Е. П. не позже 1422 г., времени открытия мощей Сергия Радонежского (об этом он еще не знает).
Изд. : Житие преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергия Радонежского и всея России чудотворца: (По лицевому списку Троице-Сергиевой лавры XVI в.). Сергиев Посад, 1853; Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшего в Перми епископа // ПЛ. СПб., 1862, вып. 4, с. 119—171; Послание Епифания к преподобному Кириллу 1413 г. / Изд. А. И. Никифоровым // ПС, 1863, т. 3, с. 323—328; Срезневский. Памятники, стб. 240—241; Житие и подвизи преподобнаго и богоноснаго отца нашего игумена Сергиа чюдотворца, и малоисповедание от божественых чюдес его, списано учеником его, священноиноком Епифанием // ВМЧ, Сентябрь, дни 25—30. СПб., 1883, стб. 1463—1563; В той же день (25 сентября) Слово похвально преподобному отцю нашему Сергию, сотворено бысть учеником его, священноиноком Епифанием // Там же, стб. 1563—1578; Житие преподобного и богоносного отца нашего Сергия чудотворца и Похвальное ему слово, написанные учеником его Епифанием в XV в. / Сообщил архим. Леонид. Печатаются по Троицким спискам XVI в. с разночтениями из Синодального списка Макарьевских Четиих-Миней. СПб., 1885 (ПДПИ, № 58); Сказание Епифания мниха о пути к Иерусалиму под ред. архим. Леонида // ППС, СПб., 1887, т. 5, вып. 3 (15), с. I—III, 3—6; Тихонравов Н. С. Древние Жития преподобного Сергия Радонежского. М., 1892 (2-е изд. М., 1916; репринт: Die Legenden des heiligen Sergij von Radonež. Nachdruck der Ausgabe von Tichonravov. Mit einer Einleitung und einer Inhaltsübersicht von L. Müller. München, 1967); Житие св. Стефана, епископа Пермского написанное Епифанием Премудрым / Изд. Археограф. ком., под ред. В. Г. Дружинина. СПб., 1897 (переизд. с введ. Д. Чижевского: Apophoreta Slavica. The-Hague, 2, 1959); Месяца апреля 26 день. Преподобнаго во священноиноких отца нашего Епифаниа счинено бысть Слово о житии и учении святаго отца нашего Стефана, бывшаго в Перми епископа // ВМЧ, Апрель, дни 22—30. М., 1915, стб. 988—1109; Грабарь И. Э. 1) Феофан Грек // Казан. музейн. вестн., 1922, № 1, с. 5—6; 2) Феофан Грек: (Очерк из истории древнерусской живописи) // О древнерусском искусстве. М., 1966, с. 78—82; Письмо Епифания к другу своему Кириллу / Пер. с др.-рус. и ком. А. И. Некрасова // Мастера искусства об искусстве. Т. 4. Избранные отрывки из писем, дневников, речей и трактатов. М.; Л., 1937, с. 15—18; Епифаний Премудрый: Перевод с др.-рус. И. Г. Добродомова / Сост., предисл. и примеч. Н. К. Голейзовского // Мастера искусства об искусстве. Т. 6. Избранные отрывки из писем, дневников, речей и трактатов. М., 1969, с. 26—30; Строков А., Богусевич В. Новгород Великий. Л., 1939, с. 108—110; Лазарев В. Н. Феофан Грек и его школа. М., 1961, с. 113—114; Послание Епифания Кириллу Тверскому / Подг. текста, пер. на соврем. рус. яз. и ком. О. А. Белобровой // Изборник: (Сборник произведений литературы Древней Руси). М., 1969, с. 398—403, 750—751; Житие преподобнаго и богоноснаго отца нашего, игумена Сергиа чюдотворца. Списано бысть от Премудрейшаго Епифаниа / Подг. текста и ком. Д. М. Буланина, пер. на соврем. рус. яз. М. Ф. Антоновой и Д. М. Буланина // ПЛДР. XIV — сер. XV в. М., 1981, с. 256—429, 570—579; Выписано из послания иеромонаха Епифания, писавшаго к некоему другу своему Кириллу / Подг. текста, пер. на соврем. рус. яз. и ком. О. А. Белобровой // Там же, с. 444—447, 581—582.
Лит. : Филарет. Обзор. Харьков, 1859, с. 119—120; Ключевский В. О. 1) Образцовые писатели русских житий в XV в. — ПО, 1870, № 8, с. 188—208; 2) Древнерусские жития, с. 88—132, 247, 351; Арсений и Иларий. Описание славянских рук. б-ки Св.-Троиц. Сергиевой лавры. М., 1878, ч. 1, с. 36—37: Барсуков. Источники агиографии, стб. 511—521, 544—548; Леонид [Кавелин]. Сведение о славянских рукописях, поступивших из книгохранилища Св. Троице-Сергиевой лавры в библиотеку Троицкой духовной семинарии в 1747 г. М., 1887, вып. 1, с. 22, 49, 75; М., 1887, вып. 2, с. 40, 41, 105; Белокуров С. А. Преподобный Сергий Радонежский и Троице-Сергиева лавра в русской литературе. М., 1892; Зелинский И. Епифаний Премудрый как автор житий // Тр. Киев. дух. акад., 1897, № 3, с. 230—232; Чуриловский И. Ф. Записки о рукописях Чудовского монастыря, содержащих Житие Стефана Пермского // ЛЗАК, 1901, т. 12, Извлечения из протоколов, с. 32—36; Епифаний Премудрый // ПБЭ. Пг., 1905, т. 5, стб. 483—484; Голубинский Е. Е. Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая лавра. 2-е изд. М., 1909; Седельников А. Д. Из области литературного общения в начале XV в.: (Кирилл Тверской и Епифаний «Московский») // ИОРЯС. Л., 1926, т. 31, с. 159—176; Мартюшев А. М. «Епифаниева» повесть как исторический документ о коми народе: (Матер. к истории коми народа) // Зап. О-ва изуч. Коми края. Усть-Сысольск, 1929, вып. 2, с. 12—34; История русской литературы. М.; Л., 1945, т. 2, ч. 1, с. 235—238; Адрианова-Перетц В. П. Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго // ТОДРЛ. М.; Л., 1947, т. 5, с. 82—89, 91; Борисевич Л. С. 1) Памятники московской литературы XIV — начала XV в. (1326—1418). Автореф. канд. дис. Тюмень, 1951; 2) Политические тенденции в московских «житиях» XIV в. // Учен. зап. Шахтин. пед. ин-та, 1957, т. 2, вып. 1, с. 53—63; Зубов В. П. Епифаний Премудрый и Пахомий Серб: К вопросу о редакциях Жития Сергия Радонежского // ТОДРЛ. М.; Л., 1953, т. 9, с. 145—158; Лазарев В. Н. Живопись и скульптура Новгорода: XIV век // История русского искусства. М., 1954, т. 2, с. 150—154; Лихачев Д. С. 1) Изображение людей в житийной литературе конца XIV—XV в. // ТОДРЛ. М.; Л., 1956, т. 12, с. 105—115; 2) Человек в литературе Древней Руси. М.; Л., 1958, с. 80—103; 2-е изд. М., 1970, с. 72—92; 3) Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России. М., 1958 (то же в кн.: Исследования по славянскому литературоведению и фольклористике. М., 1960, с. 95—151); 4) Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого (конец XIV — начало XV в.). М.; Л., 1962; 5) Предвозрождение на Руси в конце XIV — первой половине XV в. // Литература эпохи Возрождения и проблемы всемирной литературы. М., 1967, с. 136—182; Воронин Н. Н. 1) Литературные источники в творчестве древнерусских зодчих // ТОДРЛ. М.; Л., 1957, т. 13, с. 364—374; 2) Зодчество Северо-Восточной Руси XII—XV вв. Т. 2. XIII—XV столетия. М., 1962, с. 184, 415—420; Коновалова О. Ф. 1) К вопросу о литературной позиции писателя конца XIV в. // ТОДРЛ. М.; Л., 1958, т. 14, с. 205—211; 2) Сравнение как литературный прием в Житии Стефана Пермского, написанном Епифанием Премудрым: (Из наблюдений над стилем панегирической литературы XIV—XV вв.) // Сборник статей по методике преподавания иностранных языков и филологии. Каф. иностр. яз. и филол. Ленингр. технол. ин-та холодильной промышленности. Л., 1963, вып. 1, с. 117—137; 3) Похвальное слово в «Житии Стефана Пермского»: (Форма и некоторые стилистические особенности) // Там же. Л., 1965, вып. 2, с. 98—111; 4) «Плетение словес» и плетеный орнамент конца XIV в.: (К вопросу о соотнесении) // ТОДРЛ. М.; Л., 1966, т. 22, с. 101—111; 5) Принцип отбора фактических сведений в Житии Стефана Пермского // ТОДРЛ. М.; Л., 1969, т. 24, с. 136—139; 6) Об одном типе амплификации в Житии Стефана Пермского // ТОДРЛ. М.; Л., 1970, т. 25, с. 73—80; 7) Панегирический стиль русской литературы конца XIV — начала XV в.: (На материале Жития Стефана Пермского, написанного Епифанием Премудрым. Автореф. канд. дис. Л., 1970; 8) Изобразительные и эмоциональные функции эпитета в Житии Стефана Пермского // ТОДРЛ. Л., 1974, т. 28, с. 325—334; 9) Конструктивное и стилистическое применение цитат в Житии Стефана Пермского, написанном Епифанием Премудрым // Zeitschrift für Slawistik, 1979, Bd 24, Heft 4, S. 500—509; 10) К вопросу о традиционной схеме и сюжетном повествовании в Житии Стефана Пермского, написанном Епифанием Премудрым // Wissenschaftliche Zeitschrift der Ernst-Moritz-Arndt-Universitat Greifswald, 1982, Jhrg 31, H. 1, S. 27—29; Соловьев А. В. Епифаний Премудрый как автор «Слова о житии и преставлении великаго князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго» // ТОДРЛ. М.; Л., 1961, т. 17, с. 85—106; Dane М . М . Epiphanius’ Image of St. Stefan // Canadian Slavonic Papers. Toronto, 1961, t. 5, p. 72—86; Будовниц . Словарь, с. 71, 102, 237; Голейзовский Н. К. 1) Заметки о творчестве Феофана Грека // ВВ. М., 1964, т. 24, с. 139—149; 2) Епифаний Премудрый о фресках Феофана Грека в Москве // Там же, М., 1973, т. 35, с. 221—225; Дмитриев Л. А. 1) Нерешенные вопросы происхождения и истории экспрессивно-эмоционального стиля XV в. // ТОДРЛ. М.; Л., 1964, т. 20, с. 72—89; 2) Сюжетное повествование в житийных памятниках конца XIII—XV вв. // Истоки русской беллетристики. Л., 1970, с. 208—262; Лотман Ю. М. Лекции по структуральной поэтике. Вып. 1. Введение, теория стиха. Тарту, 1964 (Учен. зап. Тарт. унив., вып. 160. Тр. по знаковым системам, т. 1), с. 75—76; М uli ć М. Pletenije sloves i hesihasum. — Radovi Zavoda za slavensku filologiju. Zagreb, 1965, t. 7, s. 141—156; Белоброва О. А. О некоторых изображениях Епифания Премудрого и их литературных источниках // ТОДРЛ. М.; Л., 1966, т. 22, с. 91—100; Vaillant A. Notes sur la Vie d’Etienne de Perm // Revue des études slaves, 1966, t. 45, p. 33—37; Holthusen J. Epifanij Premudryj und Gregor von Nyssa (Ein Beitrag zur Erforschung der enkomiastischen Literatur bei den Slaven) // Festschrift für Margarete Woltner zum 70. Geburstag. Heidelberg, 1967, S. 64—82; Флоря Б. Н. Коми-Вымская летопись // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967, с. 218—231; М ans о n J. P. Studies in Russian Hagiography During the Period of the Second South Slavic Influence. Ph. D. Dissertation, Harvard University, 1968; Салмина М. А. «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго» // ТОДРЛ. М.; Л., 1970, т. 25, с. 81—104; Wigz е ll F. 1) Цитаты из книг Священного писания в сочинениях Епифания Премудрого // ТОДРЛ, Л., 1971, т. 26, с. 232—243; 2) Convention and Originality in the Life of Stefan of Perm: a Stilistic Analysis // Slavonic and East European Review, London, 1971, vol. 49, N 116, July, p. 339—355; Appel O. Die Vita des hl. Sergij von Radonež: Untersuchungen zur Textgeschichte. München, 1972; Гри x ин В. А. 1) Принципы воплощения нравственного идеала в сочинениях Епифания Премудрого // Вестн. Моск. унив. Филол., 1973, № 4, с. 15—23; 2) Сюжет и авторские принципы повествования в агиографических произведениях Епифания Премудрого // Сб. статей аспирантов и соискателей: Филол. сб. Мин. высшего и среднего специального образования. Каз. ССР, 1973, № 12, с. 79—86; 3) Проблемы стиля древнерусской агиографии XIV—XV вв. М., 1974; 4) Творчество Епифания Премудрого и его место в древнерусской культуре конца XIV — начала XV в. Автореф. канд. дис. М., 1974; 5) Жанровое своеобразие агиографических сочинений Епифания Премудрого // Проблемы типологии и истории русской литературы. Пермь, 1976 (Учен. зап. Прм. ун-та, т. 304), с. 193—213; Антонова М. Ф. 1) «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго»: (Вопросы атрибуции и жанра) // ТОДРЛ. Л., 1974, т. 28, с. 140—154; 2) Некоторые особенности стиля Жития Стефана Пермского // ТОДРЛ. Л., 1979, т. 34, с. 127—133; 3) Кирилл Туровский и Епифаний Премудрый // ТОДРЛ. Л., 1981, т. 36, с. 223—227; Петканова-Тотева Д. Нови черти на похвалното слово през XIV—XV в. // Търновска книжовна школа, 1371—1391. София, 1974, с. 89—112; К it с h F. М . The Literary Style of Epifanij Premudryj Pletenije sloves. München, 1976; Поп Р . Несколько замечаний о литературном методе Епифания Премудрого // Культурное наследие Древней Руси. М., 1976, с. 88—94; Zi о lk о wski М . С . The Style and Autorschip of the Discourse on Dmitrij Ivanovic Donskoj. Ph. D. Dissertation, Yale University, 1978; Alissandratos J. 1) Medieval Slavic and Patristic Eulogies. Firenze, 1982, p. 40—42, 68—69, 72—73, 80—88, 101; 2) Симметрическое расположение эпизодов одной редакции «Жития Сергия Радонежского» // American Contributions to the Ninth International Congress of Slavists, Kiev, September 1983. Vol. 2. Literature, Poetics, History. Columbus, Ohio, 1983, p. 7—17; 3) Следы патриотических типов похвал в Житии Стефана Пермского // Древнерусская литература. Источниковедение. Л., 1984, с. 64—74; Прохоров Г. М. 1) Непонятный текст и Письмо к заказчику в «Слове о житьи и о преставлении великаго князя Дмитрия Ивановича, царя Рускаго» // ТОДРЛ. Л., 1985, т. 40, с. 229—247; 2) Епифаний Премудрый // Там же, с. 77—91 (совместно с Н. Ф. Дробленковой); Памятники переводной и русской литературы XIV—XV вв. Л., 1987, с. 92—102, 110—120, 150—154.
Доп. : Байчева М. 1) Канонът и природата в агиографията през XIV—XV в.: (Григорий Цамблак и Епифаний Премъдри) // Търновска книжовна школа. София, 1984, т. 3, Григорий Цамблак: Живот и творчество, с. 151—160; 2) Проблемът за светския подвиг на героите в «Похвално слово за Евтимий» от Григорий Цамблак и «Житие на Стефан Пермски» от Епифаний Премъдри // Там же. София, 1985, т. 4; Културно развитие на Българската държава. Краят на XII—XIV в., с. 41—46.
Н. Ф. Дробленкова (библиография), Г. М. Прохоров
Епифа́ний Прему́дрый (ум.ок. 1420) - православный святой, агиограф. Известен как составитель житий преподобного Сергия Радонежского и Стефана Пермского.Учился в ростовском монастыре Григория Богослова, так называемом Затворе, славившемся своей библиотекой. Изучал же там славянский и греческий языки.много путешествовал и побывал в Константинополе, на Афоне и в Иерусалиме.Вероятно, в 1380 году Епифаний оказался в Троицком монастыре под Москвой в качестве «ученика» уже знаменитого Сергия Радонежского. Занимался книгописной деятельностью.После смерти Сергия в 1392 году Епифаний, видимо, перебрался в Москву на службу к митрополиту Киприану, затем переехал в Тверь.В 1410-е годы Епифаний вновь поселился в Троице-Сергиев монастырь, заняв высокое положение среди братии.Умер там около 1420 года (не позже 1422) в сане иеромонаха.
Стиль плетения словес – пышный риторический стиль.Основные черты плетения словес:
1. Повествование членится на обширные периоды
2. Для него характерно обилие риторических вопросов и восклицаний.
3. Широко распространено употребление тавтологических оборотов, повторения этимологически родственных слов (злоумышленное умышление, скорообразным образом, смиренномудростию умудряшеся, горя верою правоверия, видимое видение, светильник светлый, хвалить похвальными гласы).Так возникли фразеологические обороты: смертию смерть поправ, кесарю кесарево, шутки шутить, дело делать.
4. создавались сложные слова-неологизмы, в основе которых лежали сложные ассоциации: небопарный орел, огнезарный взор, солнцезарный ангел. Игра слов приводила к затемнению смысла, что и считалось показателем красноречия автора.
5. Широко использовались перифразы – описательные названия предметов и явлений.
6. Для этого стиля было характерно обилие тропов: символов, метафор, изысканных сравнений, цветистых эпитетов.
7. В области лексики преобладали слова с отвлеченным значением, абстрактная лексика, фонетические, словообразовательные и семантические старославянизмы. Из высоких литературных произведений исключается бытовая, политическая, военная и экономическая терминология, названия должностей, конкретных явлений природы.
8. Конкретные названия должностей заменяются описательными оборотами:вместопосадник говорится вельможа некий, властелин граду сему.
9. полинтот – употребление одного и того же слова в разных падежах
10. Фактический материал перемежается пространными лирическими излияниями автора и обильной цитацией религиозной литературы.
«Житие Сергия Радонежского» написано в 1417 – 1418 гг. Епифанием Премудрым, а затем переработано Пахомием Лагофетом. Риторические излишества значительно умеряются стремлением автора к возможно большей фактичности и документальности изложения.Непосредственный лиризм и теплота чувств, психологическая наблюдательность, умение подмечать и запечатлевать окружающий человека пейзаж проявляются здесь в большей степени, чем в первом агиографическом сочинении Епифания. Проступают в житии и просторечные слова и выражения.Построение сюжета традиционно для агиографического жанра. Главный подвиг героя – самостоятельное строительство монастыря, жизнь в бедности (чувствовал вину за то, что его родители были богаты), пророческий дар.
«Слово о житии и учении святаго отца нашего Стефана, бывшаго в Перми епископа» создано Епифанием Премудрым вскоре после смерти Стефана Пермского, т. е. после 1396 г.Имея целью прославить и возвеличить деяния святого подвижника, уподобившегося в своем апостольском служении великим христианским миссионерам, Епифаний прибегает к особым литературным и языковым приемам: повествование насыщено многочисленными, нанизывающимися одно на другое сравнениями, длинными рядами метафор, амплификациями (нагнетанием однородных частей речи или языковых средств: определений, синонимов, противопоставлений и т. п.). Созданные таким образом орнаментальность, торжественность и изощренность стиля были призваны отразить особую, неземную, сущность святого и величие его подвига. Житие состоит из введения, основной части и завершения, причем основная часть разделена на 17 глав, каждая из которых особо озаглавлена. Особый интерес представляют собой 4 заключительных главки («Плачь пермъских людей», «Плачь церкви Пермъскиа, егда обвдовѣ и плакася поепископѣ си», «Молитва за церковь» и «Плачеве и похвала инока списающа»), в которых соединены три стилистических пласта: традиционный для агиографии панегирический стиль, а также фольклорный и летописный.Многократные повторы, разделение текста на периоды, созвучие окончаний и другие подобные приемы часто создают у Епифания фрагменты ритмизованной прозы, приближенные по звучанию к стихотворной речи.«Житие Стефана Пермского»насыщено многочисленными витиеватыми отступлениями, лирическими излияниями автора, который порою чувствует себя бессильным подобрать такие эпитеты, которые бы помогли ему прославить своего героя.Житие относительно бедно сведениями о святом, описания событий его жизни немногочисленны.
ЕПИФАНИЙ ПРЕМУДРЫЙ (2 я пол. XIV-1-я четв. XV в.) - агиограф, эпистолограф, летописец. Судя по его “Слову о житии и учении” Стефана Пермского, можно думать, что, как и Стефан, он учился в ростовском монастыре Григория Богослова, так называемом Затворе.
ЕПИФАНИЙ ПРЕМУДРЫЙ (2 я пол. XIV-1-я четв. XV в.) - агиограф, эпистолограф, летописец. Судя по его “Слову о житии и учении” Стефана Пермского, можно думать, что, как и Стефан, он учился в ростовском монастыре Григория Богослова, так называемом Затворе. Он пишет, что нередко “спирахcя” со Стефаном и бывал ему иногда “досадитель”, и это наводит на мысль, что если Стефан и был старше Е. П., то не намного. Изучал же там Стефан славянский и греческий языки. Огромное в сочинениях Е. П. количество по памяти приведенных, сплетенных друг с другом и с авторской речью цитат и литературных реминисценций показывает, что он прекрасно знал Псалтырь, Новый завет и ряд книг Ветхого завета и был хорошо начитан в святоотеческой и агиографической литературе, а по приводимым им значениям греческих слов видно, что в какой-то мере он выучил и греческий язык. В этом ему могло помочь то, что в Ростове, как мы знаем это из Повести о Петре, царевиче ордынском, церковная служба велась параллельно по-гречески и по-славянски.Из надписанного именем Е. П. Похвального слова Сергию Радонежскому следует, что автор побывал в Константинополе, на Афоне и в Иерусалиме. Как бы в подтверждение этого сохранившееся с именем какого-то “Епифания мниха” “Сказание” говорит о пути из Великого Новгорода к Иерусалиму, но оно совпадает большей частью с текстом “Хождения” некоего Аграфения. Поскольку составленное Е. П. Житие Сергия Радонежского редактировал в XV в Пахомий Серб, не исключено, что слова о путешествиях принадлежат ему. По крайней мере, константинопольского храма cв. Софии Е. П., кажется, сам не видел, ибо он писал о нем в 1415 г. с чужих слов (“Неции поведаша”).
В заглавии Похвального слова Сергию Радонежскому Е. П. назван “учеником его”. Пахомий Серб в послесловии к ЖИТИЮ Сергия говорит сверх того, что Е. П. “много лет, паче же от самого взраста юности”, жил вместе с Троицким игуменом. Известно, что в 1380 г в Сергиевом монастыре грамотный, опытный книжный писец и график по имени Е. П. , наблюдательный и склонный к записям летописного характера человек, написал Стихирарь (ГБЛ, собр Тр.-Серг. лавры, № 22/1999) и сделал в нем ряд содержащих его имя приписок, в том числе о происшествиях 21 сентября 1380 г., тринадцатого дня после Куликовской битвы (приписки изданы И. И. Срезневским).
Написанное как будто под свежим впечатлением от смерти Стефана Пермского в 1396 г сочинение Е. П. о нем - “Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшего в Перми епископа” принято датировать теми же годами, хотя твердых оснований для такой датировки нет Е. П. пишет, что он старательно собирал повсюду сведения о Стефане, составлял собственные воспоминания и взялся за работу над “Словом”, “желанием одержим... и любовью подвизаем”, и это подтверждают очень живая и хроматически богатая тональность произведения и авторская щедрость на разные, казалось бы, необязательные экскурсы (например, о месяце марте, об алфавитах, о развитии греческой азбуки). Местами в его тексте сквозит ирония (над собой, над церковными карьеристами, над волхвом Памом). В свою речь и в речь своих персонажей, в том числе язычников, Е. П. обильно включает библейские выражения. Иногда в тексте Е. П. встречаются как бы пословицы (“Видение бо есть вернейши слышания”, “акы на воду сеяв”). Во вкусе Е. П. игра словами вроде “епископ “посетитель” наречется,- и посетителя посетила смерть”. Он очень внимателен к оттенкам и смысловой, и звуковой стороны слова и иногда, как бы остановленный вдруг каким-то словом или вспыхнувшим чувством, пускается в искусные вариации на тему этого слова и как бы не может остановиться. Используя прием созвучия окончаний, откровенно ритмизуя при этом текст, Е. П. создает в своем повествовании периоды, приближающиеся, на современный взгляд, к стихотворным. Эти панегирические медитации находятся обычно в тех местах, где речь касается чего-то возбуждающего у автора невыразимое обычными словесными средствами чувство вечного. Подобные периоды бывают перенасыщены метафорами, эпитетами, сравнениями, выстраивающимися в длинные цепи.
Яркое литературное произведение, “Слово” о Стефане Пермском является также ценнейшим историческим источником. Наряду со сведениями о личности Стефана Пермского, оно содержит важные материалы этнографического, историко-культурного и исторического характера о тогдашней Перми, о ее взаимоотношениях с Москвой, о политическом кругозоре и эсхатологических представлениях самого автора и его окружения. Примечательно “Слово” и отсутствием в его содержании каких бы то ни было чудес. Главное, на чем сосредоточено внимание Е. П.,-это учеба Стефана, его умственные качества и его труды по созданию пермской азбуки и пермской церкви.
Живя в Москве, Е. П. был знаком с Феофаном Греком, любил беседовать с ним, и тот, как он пишет, “великую к моей худости любовь имеяше”. В 1408 г., во время нашествия Едигея, Е. П. со своими книгами бежал в Тверь. Приютивший его там архимандрит Кирилл спустя шесть лет вспомнил и спросил его письмом о виденных им в Евангелии Е. П. миниатюрах, и в ответ на это в 1415 г. Е. П. написал ему Письмо, из которого единственно и известно о личности и деятельности Феофана Грека. Из этого письма мы знаем и то, что его автор тоже был “изографом”, художником, по крайней мере, книжным графиком.
В 1415 г. Е. П. уже не жил в Москве. Скорее всего, он вернулся в Троице-Сергиев монастырь, так как в 1418 г. закончил требовавшую его присутствия там работу над житием основателя обители Сергия Радонежского.
“Житие Сергия Радонежского” еще больше по объему, чем “Слово” о Стефане Пермском. Как и “Слово” о Стефане, повествование о Сергии состоит из множества главок с собственными заголовками, например: “Начало житию Сергиеву” (здесь речь идет о его рождении), “Яко от Бога дасться ему книжный разумъ, а не от человЬк” (тут говорится о чудесном обретении отроком Варфоломеем - это светское имя Сергия-способности “грамотЬ умЬти”), “О началЬ игуменьства святаго”, “О съставлении общего житиа”, “О побЬдЬ еже на Мамаа и о монастырЬ, иже на ДубенкЬ”, “О посЬщении Богоматере къ святому”, “О преставлении святого”.
По своей стилистике и тональности оно ровное и спокойное. Здесь нет экскурсов “в сторону”, “меньше иронии; почти нет ритмизованных периодов с созвучными окончаниями, гораздо меньше игры со словами и цепочек синонимов, нет “плачей”, есть в конце лишь “Молитва”. Однако же у “Жития” и “Слова” много и общего. Совпадает ряд цитат из Писания, выражений, образов. Сходно критическое отношение к действиям московской администрации на присоединяемых землях. Иногда Е. П. обращает здесь пристальное внимание на чувственно воспринимаемую сторону предметов (см., например, описание хлебов и перечисление роскошных дорогих тканей). Это “Житие” тоже является ценнейшим источником сведений о жизни Московской Руси XIV в. В отличие от “Слова о житии и учении” Стефана Пермского оно содержит описания чудес. В сер. XV в. Пахомий Серб дополнил “Житие” новыми посмертными чудесами, но и в чем-то сократил и перекомпоновал. “Житие” дошло до нас в нескольких редакциях: подвергалось неоднократным переделкам и после Пахомия Серба. В XVI в. оно было включено митрополитом Макарием в ВМЧ.
Помимо заканчивающей “Житие” похвалы Сергию Радонежскому, Е. П. приписывается и вторая похвала Сергию под названием “Слово похвално преподобному игумену Сергию, новому чудотворцу, иже в последних родах в Руси возсиявшему и много исцелениа дарованием от Бога приемшаго”.
Многими чертами близко к “Слову о житии и учении” Стефана Пермского и к “Житию Сергия Радонежского” (но особенно к “Слову”) “Слово о житии князя Дмитрия Ивановича”. Вполне вероятно, таким образом, что в число написанных Е. П. литературных портретов (Стефана Пермского, Сергия Радонежского, Феофана Грека) входит и мемориальный портрет Дмитрия Донского. Не надписал же его Е. П. своим именем, очевидно, потому, что “Слово” предназначалось для летописи, произведения безымянно-коллективно-авторского. В тексте “Слова” о князе сохранилось случайно в него попавшее Письмо автора к заказчику, в котором есть штрихи автопортрета (автор пишет о себе как о человеке, которому суетность и “строптивость” его жизни не дают “глаголати” и “беседовати... якоже хощется”).
Явные стилистические параллели этому “Слову” отмечены в общерусской (Новгородской IV) летописи - в “Повести о нашествии Тохтамыша”, в философско-поэтическом сопровождении Духовной грамоты митрополита Киприана (1406 г.), в сообщениях о болезни и смерти тверского епископа Арсения (1409 г.) (здесь тоже автор играет словом “посетитель”) и в предисловии к рассказу о преставлении тверского князя Михаила Александровича. Замечены также стилистические параллели между надписанными произведениями Е. П. и московской летописью (характеристика Дионисия Суздальского, Повесть о Митяе). А кроме того, обнаружен случай специфического для Е.П. использования слова “посетитель” в грамоте митрополита Фотия, отличающейся по своему стилю от других его грамот и заставляющей вспомнить “плетение словес” Е. П.
Вероятно,таким образом, что причастный к московскому летописанию Е. П. выполнял литературные заказы составителя общерусского летописного свода, какого-то “преподобства” (монаха, очевидно, игумена), написав для него, в частности, “Слово о житии и о преставлении великого князя”. По-видимому, Е. П. же оплакал в общерусской летописи и разоренную при нашествии Тохтамыша Москву, и избитых горожан подобным же образом там же оплакал двух своих выдающихся современников - митрополита Киприана и епископа Арсения Тверского.
Как признанный мастер своего дела, Е. П., по всей видимости, служил двум русским митрополитам - Киприану и Фотию: одному как публицист-летописец, другому как анонимный соавтор одного из его посланий.
Сравнивая произведения Е. П., можно заметить, что манера его письма отражала не только нормативы его времени и свойства его собственной личности, но каждый раз также личности того, на кого был направлен его мысленный взор. Будучи прекрасно образованным и начитанным писателем-профессионалом, имея свои приемы и привычки, Е. П. владел множеством литературных форм и оттенков стиля и мог в своих произведениях быть и бесстрастным фактографом, не позволяющим себе лишнего слова, и изощренным “словоплетом”, впадающим в долгие стихообразные медитации; и ликующим или горестным, и сдержанным или ироничным; и прозрачно-ясным, и прикровенно-многоплановым - благодаря чему и мог дать почувствовать личность того, о ком писал.
Умер Е. П. не позже 1422 г.- времени открытия мощей Сергия Радонежского (об этом он как будто еще не знает).
