Что такое метафизика? Вопрос будит ожидание, что пойдет разговор о метафизике. Мы от него воздержимся. Вместо этого разберем определенный метафизический вопрос. Тем самым мы сумеем, очевидно, перенестись непосредственно в метафизику. Только так мы дадим ей настоящую возможность представить саму себя.

Наш разговор мы начнем с развертывания одного метафизического вопроса, перейдем затем к попытке разработать этот вопрос и закончим ответом на него.

Развертывание метафизического вопроса. Философия - с точки зрения здравого человеческого рассудка - есть, по Гегелю, «перевернутый мир». Своеобразие нашего подхода требует поэтому предварительной характеристики. Она вытекает из двоякого свойства всякого метафизического вопрошания.

Прежде всего каждый метафизический вопрос всегда охватывает метафизическую проблематику в целом. Он всегда и есть. само это целое. Затем каждый метафизический вопрос может быть задан только так что спрашивающий - как таковой - тоже вовлекается в него т. е. тоже подпадает под вопрос. Это служит нам указанием на метафизический вопрос должен ставиться в целом и исходя из сущностного местоположения нашего вопрошающего бытия. Мы задаемся вопросом здесь и теперь, для нас. А наше бытие - в сообществе исследователей, преподавателей и учащихся - определяется наукой. Какое сущностное событие совершается в основании нашего человеческого бытия из-за того, что наука стала нашей страстью?

Области наук далеко отстоят друг от друга. Способ обработки ими своих предметов в корне различен. Это распавшееся многообразие дисциплин сегодня еще как-то скрепляется только технической организацией университетов и факультетов и сохраняет какое-то значение только благодаря практической целеустановке отраслей. Укоренённость наук в их сущностном основании, напротив, отмерла.

И все же -во всех науках мы, следуя их наиболее подлинной

экзистенции, вступаем в отношение к сущему самому по себе. Как раз если смотреть с точки зрения наук, ни одна область не имеет превосходства над другой, ни.природа над историей, ни наоборот. Ни один способ обработки предмета не превосходит остальные.

Математическое дознание не строже, чем филолого-историческое. У него есть только характер «точности», которая не совпадает со строгостью. Требовать от истории точности значило бы преступать против идеи специфической строгости гуманитарных наук.

Отношение к миру, пронизывающее все науки как таковые, заставляет их отыскивать само по себе сущее, чтобы сообразно его существу, содержанию и способу существования сделать его предметом фронтального исследования и обосновывающего определения. В науках происходит согласно их идее подступ вплотную к существенной стороне всех вещей. Это отличительное отношение к миру, сосредоточенное на сущем как таковом, в свою очередь поддерживается и направляется определенной свободно избранной установкой человеческой экзистенции. В каком-то отношении к сущему находятся ведь и донаучная и вненаучная деятельность или бездеятельность человека. У науки в противоположность им есть та характерная особенность, что она присущим только ей образом подчеркнуто и деловито дает первое и последнее слово исключительно самому предмету. В такой деловитости научного исследования, определения, обоснования происходит своеобразно ограниченное подчинение науки самому по себе сущему, направленное на то, чтобы раскрытие последнего шло только от него же самого. Эта подчиненность исследования и научной теории перерастает, далее, в основание для возможности своего рода ведущей, пусть ограниченной, роли науки внутри целого человеческой экзистенции. Особенное мироотношение науки и направляющая его установка человека могут быть полностью поняты, конечно, только если мы увидим и уловим, что имеет место при таком мироотношении и такой установке. Человек - сущее среди другого сущего - «занимается наукой». При таком «занятии» происходит не менее как вторжение известного сущего, именуемого человеком, а совокупность сущего, - правда, так, что при этом вторжении и благодаря ему сущее раскрывается именно в том, что и как оно есть. Раскрывающее вторжение науки по-своему помогает сущему стать прежде всего самим собой.

Это троякое - мироотношение, установка, вторжение - в своем исконном единстве вносит зажигательную простоту и остроту бытия в научную экзистенцию. Если мы недвусмысленно будем просвеченное таким образом научное бытие в свое обладание, то должны сказать: То, на что направлено наше мироотношение, есть само сущее - и больше ничто

То, с чем работает вторгающееся в мир исследование, есть самое сущее - и сверх того ничто.

Однако странное дело - как раз когда человек науки удостоверяет за собой свою самую подлинную суть, он явно или неявно говорит о чем-то другом. Исследованию подлежит только сущее больше ничто; одно сущее и кроме него ничто; единственно сущее и сверх того - ничто.

Как обстоит дело с этим Ничто? Случайность ли, что мы совершенно само собой вдруг о нем заговорили? Действительно ли то просто манера речи - и больше ничего? Только зачем мы заботимся об этом Ничто? Ведь как раз наука отклоняет Ничто и оставляет его как ничего не значащее. И все-таки, когда мы таким путем оставляем Ничто, не оставляем ли мы его тем самым на месте? Хотя об оставлении на каком месте можно говорить, когда мы оставляем ничто? Возможно, впрочем, что эти метания речи движутся уже в пустоте словесной игры. В противовес им науке придется теперь еще раз со всей серьезностью и трезвостью заявить, что для нее дело идет исключительно о сущем. Ничто - чем еще оно может быть для науки, кроме жути и бреда? Если наука здесь в своем праве, тогда ясно только одно: о Ничто наука ничего знать не хочет. В конце концов, это и есть научно строгая концепция Ничто. Мы знаем его, когда не хотим о нем, о Ничто, ничего знать.

Наука не хочет ничего знать о Ничто. Но с той же очевидностью остается верным: когда она пытается высказать свою собственную суть, она зовет на помощь Ничто. Ей требуется то, что она отвергает. Что за двоякая сущность приоткрывается здесь? 5

При осмыслении нашей сегодняшней экзистенции - как определяющейся наукой - мы попали в самую гущу противоречия. Противоречие само собой развертывается в вопрос. Вопрос ждет только, чтобы его явно высказали: как обстоит дело с Ничто?

Разработка вопроса. Разработка вопроса о Ничто должна поставить нас в положение, исходя из которого или окажется возможным ответ, или выявится невозможность ответа. Ничто осталось при нас. Наука с равнодушием превосходства по отношению к нему оставляет его нам как то, что «не существует».

Все-таки попытаемся задать вопрос о Ничто. Что есть Ничто? Уже первый подступ к этому вопросу обнаруживает что-то непривычное. Задавая такой вопрос, мы заранее предполагаем, Ничто как нечто, которое тем или иным образом «есть» -как некое сущее. Но ведь как раз от сущего Ничто абсолютно отлично, Наш вопрос о Ничто - что и как оно, Ничто, есть - искажает, предмет вопроса до своей противоположности. Вопрос сам себя лишает собственного предмета.

Соответственно и никакой ответ на этот вопрос тоже совершенно невозможен. В самом деле, он обязательно будет выступать

3 Заказ №

в форме: Ничто «есть» то-то и то-то и вопрос, и ответ в свете Ничто одинаково нелепы.

Так что, выходит, не требуется даже никакого отпора со стороны лотки Обычно привлекаемое основное правило всякого мышления вообще, положение об избежании противоречия, общезначимая «логика» подсекают наш вопрос в корне. Мышлению, которое по своей сути всегда есть мышление о чем-то, поистине пришлось бы, занявшись продумыванием Ничто, действовать наперекор собственной сущности

Поскольку, таким образом, нам вообще отказано в возможности сделать Ничто предметом, со всем нашим вопрошанием о Ничто мы уже подошли к концу - при условии, что в данном вопросе «лотка» возвышается как последняя инстанция, что рассудок есть средство, а мышление - способ уловить Ничто в его истоках и принять решение о путях его потенциального раскрытия.

Как, неужели можно покуситься на господство «логики»? Разве рассудок - не настоящий господин в нашем вопросе о Ничто? Все таки ведь только с его помощью мы вообще имеем возможность определить Ничто и поставить его как проблему, пусть даже взрывающую самое себя. В самом деле, Ничто есть отрицание всей совокупности сущего, оно - абсолютно несущее. Тем самым мы так или иначе подводим Ничто под вышестоящее определение негативного и, значит, по-видимому, отрицаемого. В свою очередь отрицание, согласно господствующему и издавна неприкосновенному учению «логики», есть специфическое действие рассудка. Как же мы тогда хотим в вопросе о Ничто или хотя бы в вопросе о его подвопросности отправить рассудок на покой? Так ли уж надежна, однако, предпосылка этих рассуждений? Разве Нет, негативность и тем самым отрицание представляют то высшее определение, под которое подпадает среди прочего и Ничто как особый род отрицаемого? Неужели Ничто имеется только потому, что имеется Нет, т. е. отрицание? Или как раз наоборот? Отрицание и Нет имеются только потому, что имеется Ничто? Это те только не решено, но даже и не поднято до эксплицитного вопроса. Мы будем утверждать: Ничто первоначальное, чем Нет и, отрицание.

Если этот тезис правомочен, то возможность отрицания как действия рассудка и вместе с ней сам рассудок зависят неким образом от Ничто. Как он тогда может быть по отношению к Ничто решающей инстанцией? Не идет ли кажущаяся абсурдность вопроса и ответа относительно Ничто в конечном счете просто от слепого своенравия распоясавшегося рассудка?

Впрочем, если ж мы не даем формальной невозможности вопроса о Ничто сбить себя с толку и наперекор ей все таки ставим этот вопрос, то должны по крайней мере удовлетворить тому, что так или иначе остается основным требованием для возможности постановки любого вопроса. Если мы во что бы то ни стало должны

ставить вопрос о Ничто-о нем самом, то паю, чтобы оно сначала просто имелось в наличии. Надо, чтобы мы моли с ним столкнуться.

Где нам искать Ничто? Как нам найти Ничто? Не должны ли мы вообще, чтобы найти что то, заранее уже знать, что оно существует? В самом деле, человек прежде всего и главным образом может искать только тогда, когда с самого начала предполагает наличие искомого. В данном случае, однако, искомым является Ничто. Неужели все-таки бывают поиски без этой заранее данной известности, поиски, которым отвечает одно чистое отыскание?

Как бы тут ли обстояло дело, Ничто нам известно, хотя бы просто потому, что мы повседневно походя и бездумно говорим о нем это обычное, потускневшее всей тусклостью самих по себе понятных вещей Ничто, которое так незаметно мелькает в нашем многословии, мы можем даже на скорую руку уложить в «определение»: Ничто есть полное отрицание всей совокупности сущего. Не даст ли нам эта характеристика Ничто на худой конец какой-нибудь намек на то направление, в котором мы только и может натолкнуться на Ничто?

Совокупность сущего должна быть сначала дана, чтобы в качестве таковой целиком подвергнуться такому отрицанию, в котором объявится и само Ничто.

Но ведь даже если мы пока отвлечемся от проблематичности отношения между отрицанием и Ничто, каким мыслимым образом мы - конечные существа - можем сделать совокупность сущего доступной одновременно и в ее всеобщности самой по себе и для нас? Мы, пожалуй, в состоянии помыслить сущее целиком в «идее» его совокупности, мысленно подвергнуть этот продукт воображения отрицанию и снова «помыслить» как такое отрицаемое. На этом пути мы, правда, получим формальное понятие воображаемого Ничто, однако никогда не получим само Ничто. Впрочем, Ничто ведь - ничто, и между воображаемым и «подлинным» Ничто может и не оказаться никакого различия, тем более что Ничто со своей стороны представляет полное отсутствие различии Да и само это «подлинное» Ничто - разве оно не опять то же самое закамуфлированное, но абсурдное понятие существующего Ничто? Пусть теперь это будет последний раз, когда протесты рассудка задерживают наши поиски, правомерность которых может быть доказана только фундаментальным опытом Ничто.

Как верно то, что мы никогда не схватываем все сущее в его абсолютной совокупности, так несомненно и то, что мы все-таки оказываемся стоящими посреди так или иначе приоткрывающейся совокупности сущего. Схватывание совокупности сущего в конечном счете по самой своей природе отлично от ощущения себя посреди сущего в целом. Первое в принципе невозможно. Второе постоянно совершается в нашем бытии. Конечно, дело выглядит так, словно в своих повседневных заботах мы привязаны как раз

только к тому или другому определенному сущему, словно мы затеряны в том или ином круге сущего. Сколь бы расщепленной, однако, ни казалась повседневность, она все-таки, пусть лишь в виде тени, еще содержит в себе сущее как единство «целого». Даже тогда, и именно тогда, когда мы не заняты непосредственно вещами и самими собой, нас захватывает это «в целом» - например, при настоящей скуке. До нее еще далеко, когда нам просто скучна эта книга или тот спектакль, та профессия или это безделье. Она врывается, когда «берет тоска». Глубокая тоска, бродящая в безднах нашего бытия, как глухой туман, сдвигает вое вещи, людей и тебя самого вместе с ними в одну кучу какого-то странного безразличия. Эта тоска приоткрывает сущее в целом 8 .

Другую возможность такого открытия таит радость от близости человеческого бытия - а не просто личности - любимого человека.

Подобное настроение, когда «все» становится таким или другим, дает нам-в лучах этого настроения-ощутить себя посреди сущего в целом. Наша настроенность не только приоткрывает, всякий раз по-своему, сущее в целом, но такое приоткрывание - в полном отличии от просто случающегося с нами - есть одновременно фундаментальное событие нашего человеческого бытия.

То, что мы называем такими «ощущениями», не есть ни мимолетный аккомпанемент нашей мыслительной и волеполагающей деятельности, ни просто побудительный повод к таковой, ни случайно наплывающее состояние из тех, с какими приходится как-то справляться.

Впрочем, как раз когда настроения ставят нас таким образом перед сущим в целом, они скрывают от нас искомое нами Ничто. Тем более мы не станем здесь держаться мнения, будто отрицание приоткрывающегося в настроениях сущего в целом ставит нас перед Ничто. Подобное могло бы по-настоящему произойти соответственно тоже только в таком настроении, которое по самому смыслу совершающегося в нем раскрытия обнаруживает Ничто.

Случается ли в бытии человека такая настроенность, которая подводит его к самому Ничто?

Это может происходить и действительно происходит - хоть достаточно редко - только на мгновенья, в фундаментальном настроении ужаса (страха). Под этим «ужасом» мы понимаем не ту очень частую склонность ужасаться, которая, по сути дела, сродни излишней боязливости. Ужас в корне отличен от боязни. Мы боимся всегда того или другого конкретного сущего, которое нам в том или ином определенном отношении угрожает. Боязнь перед чем-то касается всегда тоже чего-то определенного. Поскольку боязни присуща очерченность причины и предмета, боязливый и робкий прочно связан вещами, среди которых находится. В стремлении спастись от чего-то - от этого вот - он теряется в отношении остального, т. е. в целом «теряет голову».

При ужасе для такой сумятицы уже нет места. Чаще всего, как раз наоборот, ужасу присущ какой-то оцепенелый покой. Хоть ужас есть всегда ужас перед чем-то, но не перед этой вот конкретной вещью. Ужас перед чем-то есть всегда ужас от чего-то, но не от этой вот конкретной вещи. И неопределенность того, перед чем и от чего берет нас ужас, есть вовсе не простой недостаток определенности, а сущностная невозможность что бы то ни было определить. Она обнаруживается в нижеследующем известном объяснении.

В ужасе, мы говорим, «человеку делается жутко» Что «делает себя» жутким и какому «человеку»? Мы не можем сказать, перед чем человеку жутко. Вообще делается жутко. Все вещи и мы сами тонем в каком то безразличии 9 . Тонем, однако, не в смысле простого исчезновения, а вещи поворачиваются к нам этим своим оседанием как таковым. Это оседание сущего в целом наседает на нас при ужасе, подавляет нас. Не остается ничего для опоры. Остается и захлестывает нас - среди ускользания сущего - только это «ничего».

Ужас приоткрывает Ничто.

В ужасе «земля уходит из люд ног». Точнее: ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом. Отсюда и мы сами - вот эти существующие люди 10 - с общим провалом сущего тоже ускользаем сами от себя. Поэтому в принципе жутко делается не «тебе» и «мне», а «человеку». Только наше чистое бытиё в потрясении этого провала, когда ему не на что опереться, все еще тут.

Ужас перебивает в нас способность речи. Раз сущее в целом ускользает и надвигается прямо-таки Ничто, перед его лицом умолкает всякое говорение с его «есть». То, что, охваченные жутью, мы часто силимся нарушить пустую тишину ужаса именно все равно какими словами, только указывает на присутствие Ничто. Что ужасом приоткрывается Ничто, человек сам подтверждает сразу же, как только ужас отступит. В ясновидении, держащемся на свежем воспоминании, нам приходится признать: там, перед чем и по поводу чего нас охватил ужас, не было, «собственно», ничего. Так оно и есть: само Ничто-как таковое-явилось нам.

В фундаментальном настроении ужаса мы достигли того события в нашем бытии, благодаря которому открывается Ничто и исходя из которого должен ставиться вопрос о нем.

Как обстоит дело с Ничто?

Ответ на вопрос. Единственно важный для нашей ближайшей цели ответ уже добыт, если мы позаботимся о том, чтобы вопрос о Ничто действительно продолжал стоять. Для этого от нас требуется воссоздать превращение человека в свое бытие, производимое с нами всяким ужасом, чтобы схватить открывающееся здесь Ничто таким, каким оно дает о себе знать. Тем самым

одновременно возглашает требование категорически отклонять те характеристики Ничто, которые возникли не в сторону его самого

Ничто приоткрывает себя в настроении но не как сущее Равным образом оно не дано и как предмет Ужас вовсе не способ насилия Ничто. И все таки благодаря ему и в нем Ничто приоткрывается, хотя опять же не так, будто Ничто являет себя в чистом виде «рядом» с жутко оседающей совокупностью сущего Мы говорим, наоборот Ничто выступает при ужасе заочно с сущим в целом Что значит это «заочно с»

При ужасе сущего в петом становится шатким В каком смысле это происходит Ведь сущее все таки не уничтожается ужасом так, чтобы оставить после себя Ничто Да и как ему уничтожаться, когда ужас сопровождается как раз совершенной немощью по отношению к сущему в целом. Скорее, Ничто дает о себе знать, собственно, вместе с сущим и в сущем как целиком ускользающем

При ужасе вовсе не происходит уничтожение всего сущего самого по себе, однако нам точно так же нет никакой надобности производить сначала отрицание сущего в целом, чтобы впервые получить Ничто Не говоря о том, что ужасу как таковому чуждо эксплицитное осуществление отрицательных высказываний, с подобным отрицанием, якобы долженствующим синтезировать Ничто, мы во всяком случае опоздали бы Мы уже до того встретились с Ничто. Оно, мы сказали, выступает «заодно с» ускользанием сущего в целом.

В ужасе заключено отшатывание от чего-то, которое, однако, есть уже не бегство, а оцепенелый покой Это отшатывание берет начало от Ничто не затягивает в себя, а по своему существу отсыпает Отсылание от себя как таковое есть вместе с тем - за счет того, что оно заставляет сущее ускользать, - отсылание в тонущему сущему в целом Это отталкивающее отсылание к ускользающему сущему в целом, со всех сторон теснящее при ужасе наше бытие, есть существо. Ничто: уничтожение. Оно не есть ни уничтожение сущего, ни результат какого-то отрицания Ничтожение никак не позволяет и списать себя на счет уничтожения отрицания. Ничто само уничтожит

Ничтожение не случайное происшествие, а то отталкивающее отсылание к ускользающему сущему в целом, которое приоткрывает это сущее в его полной, до того сокрытой странности как нечто совершенно Другое-в противовес Ничто

В светлой ночи ужасающего Ничто впервые достигается элементарное раскрытие сущего как такового: раскрывается, что оно есть сущее, а не Ничто Это выглядящее в речи прибавкой «а не Ничто» - вовсе не пояснение задним числом, а изначальное условие возможности всякого раскрытия сущего вообще Существо изначально ничтожащего Ничто и заключается в этом оно впервые ставит наше бытие перед сущим как таковым.

Только на основе изначальной явленности Ничто человеческое

бытие может подойти к сущему вникнуть в него 12 И поскольку наше бытие по своей сущности стоит в отношении к сущему, каким оно не является и каким оно само является, в качестве такого бытия оно всегда происходит из заранее уже открывшеюся Ничто

Человеческое бытие означает: выдвинутость в Ничто, Выдвинутое в Ничто, наше бытие в любой момент всегда заранее уже выступает за пределы сущего в целом Это выступание за сущее мы называем трансценденцией Не будь наше бытие в основании своего существа трансцендирующим, т. е, как мы можем теперь сказать, не будь оно заранее всегда уже выдвинуто в Ничто, оно не могло бы встать в отношение к сущему, а стало быть, также и к самому себе

Без изначальной раскрытое Ничто нет никакой самости и никакой свободы.

Тем самым ответ на наш вопрос о Ничто добыт Ничто - не предмет, не вообще что-либо сущее. Оно не встречается ни само по себе, ни рядом с сущим, наподобие приложения к нему. Ничто есть условие возможности раскрытия сущего как такового для человеческого бытия Ничто не составляет, собственно, даже антонима к сущему, а изначально принадлежит к самой его основе В бытии сущего совершает свое ничтожение Ничто.

Только теперь наконец должно получить слово слишком уже долго сдерживавшееся сомнение. Если наше бытие может вступить в отношение к сущему, т е экзистировать, только благодаря выдвинутости в Ничто и если Ничто изначально открывается только в настроении ужаса, не придется ли нам постоянно терять почву под ногами в этом ужасе, чтобы иметь возможность вообще экзистировать? А разве не мы же сами признали, что этот | изначальный ужас бывает редко? Что главное, мы ведь все так | или иначе экзистируем и вступаем в отношение к сущему, каким мы не являемся и каким мы являемся сами, - без всякого такого ужаса Не есть ли он прихотливая выдумка, а приписанное ему Ничто - передрязка?

Но что значит, что этот изначальный ужас бывает лишь в редкие мгновенья Только одно: на поверхности и обычно Ничто в своей изначальности от нас заслонено. Чем же Тем, что мы в определенном смысле даем себе совершенно затеряться в сущем Чем больше мы в своих стратегиях поворачиваемся к сущему, тем меньше мы даем ему ускользать как таковому; тем больше мы отворачиваемся от Ничто Зато и тем вернее мы выгоняем сами себя на общедоступную внешнюю поверхность нашего бытия.

И все же это наше постоянное, хоть и двусмысленное отворачивание от Ничто в известных пределах отвечает его подлиннейшему смыслу. Оно - Ничто в своем ничтожении - как раз и отсылает нас к сущему. Ничто ничтожит непрестанно без того, чтобы мы знали об этом событии тем знанием, в котором повседневно движемся.

Что может навязчивее говорить о постоянной и повсеместной, хотя и заслоненной раскрытости Ничто в нашем бытии, чем отрицание? Оно, однако, вовсе не добавляет к данности свое Нет от себя как средство расподобления и противополагания, наподобие некой промежуточной прокладки. Да и как может отрицание извлечь Нет из самого себя, когда оно ведь только и может отрицать, если ему уже предано нечто подлежащее отрицанию? А как иначе возможно увидеть в отрицаемом и подлежащем отрицанию нечто обреченное на «Нет», если не за счет того, что всякая мысль как таковая заранее уже имеет Нет в виду? Нет со своей стороны способно открыться только тогда, когда его источник, т. е. ничтожение, в качестве которого пребывает Ничто, и, стало быть, само Ничто выходят из своей потаенности. Не Нет возникает в силу отрицания, а отрицание коренится в Нет, проистекающем из ничтожения Ничто. Отрицание есть лишь вид ничтожащего поведения, т. е. такого, которое заранее уже опирается на ничтожение Ничто.

Тем самым вышеназванный тезис в общих чертах у нас доказан: Ничто - источник отрицания, не наоборот. Если таким образом могущество рассудка надламывается в области вопросов о Ничто и о бытии, то решается и судьба господства «логики» внутри философии. Сама идея «логики» распадается в водовороте более изначального вопрошания

Как бы часто и разнообразно отрицание - высказанное или нет - ни пронизывало собою всякое мышление, оно ни в коем случае не служит единственным полноправным свидетельством открытости Ничто, сущностно принадлежащей нашему бытию. По сути дела, отрицание нельзя принимать ни за единственный, ни даже за главный род ничтожащего поведения, в котором наше бытие сотрясается ничтожением Ничто. Бездонней, чем простая уместность обдуманного отрицания, - жесткость действия наперекор и режущая острота презрения. Ответственней - мука несостоятельности и беспощадность запрета. Тягостней горечь лишения.

Эти возможности ничтожащего поведения - силы, среди которых наше бытие несет, хотя и не преодолевает, свою заброшенность, - вовсе не разновидности простого отрицания. Это не мешает им, конечно, выражаться в Нет и в отрицании. Тем самым отрицание с особенной ясностью выдает свою пустоту и широту. Сплошная иронизанность нашего бытия ничтожащим поведением - свидетельство постоянной и, разумеется, затененной распахнутости Ничто, в своей изначальное обнаруживаемого только ужасом. Но именно благодаря этому постоянному скрытому присутствию изначальный ужас в нашем бытии большей частью подавлен. Ужас - с нами. Он только спит. Его сквозное дыхание веет в нашем бытии-меньше всего в склонном «ужасаться»; неприметно-в деловитом с его «да-да» и «нет-нет»; раньше всего в затаенном; уверенней всего в потрясенном и дерзновенном

Цикл статей М. Хайдеггера, посвященный проблемам метафизики, открывается его лекцией "Что такое метафизика?", которую он прочитал в 1929 году при вступлении после Гуссерля в должность заведующего кафедрой философии во Фрейбургском университете. Лекция наделала много шума, ее автора обвинили в проведи нигилизма, так как ее главной темой было понятие "ничто". Резонанс от лекции (и от ее многократных публикаций) был настолько сильным, что даже сам ее автор, как мне представляется, испугался и вынужден был, издавая ее, писать то "Послесловие к: "Что такое метафизика?" (1943 г.), то "Введение к: "Что такое метафизика?" (1949 г.), то снова обращаться к проблеме метафизики - "Преодоление метафизики" (1935-36 гг.).

Лекция "Что такое метафизика?" появляется в творчестве Хайдеггера не случайно. В 1929 году вышла его вторая книга "Кант и проблемы метафизики", в которой он дает онтологическую (!) интерпретацию кантовской критики, которая, согласно Хайдеггеру, занята обсуждением "проблемы метафизики", что означает - как, какими проблемами занимается метафизика и проблематичность самой метафизики. Эта проблематичность самой метафизики есть проблема ее обоснования . Обосновать метафизику - означает выявить фундамент, на котором она покоится и из которого она вырастает. Это и есть проблема фундаментальной онтологии, которую Хайдеггер разрабатывал в "Бытии и времени" (1927 г.). В книге "Кант и проблемы метафизики" Хайдеггер так интерпретирует "Критику чистого разума", что учение Канта об ограниченности познания (вытекающее из ограниченности, конечности чувственного созерцания) объявляется им онтологическим основанием метафизики. Вещь в себе - непознаваема, неуловима. И Хайдеггер спрашивает: "А что если сама эта неуловимость призвана стать высшим и суровейшим откровением бытия?". Феномен - не "кажимость" бытия, недоступ­ного чувственности, а само бытие, которое берется в отношении двух типов познания - конечного или бесконечного. Конечное познание имеет свой предмет (пред- мет - это то, что брошено=мет ать перед), а бесконечное - не имеет. Думаю, что работа над онтологическим истолкованием кантовской критики, полученные в ходе ее состояния сознания, результаты размышлений над ними послужили материалом для лекции при вступлении в должность профессора. Отсюда и то Ничто в лекции 40-летнего профессора, которое убедило всех, что новый заведующий кафедрой нигилист, а потом спустя несколько лет "испугало" и самого профессора.

Итак, лекция "Что такое метафизика?".

Метафизика, как она вышла из античной мысли, всегда была, по Хайдеггеру, мышлением о сущем: "Она мыслит сущее как сущее" [С.27]. "Она представляет себе сущее (on) неизменно лишь внутри того, что уже показало себя как сущее (h on) из него же самого" [С.34]. Метафизика - это философское мышление в парадигме on he on . В "Преодолении метафизики" Хайдеггер показывает, что эта парадигма (естественно, что он не пользовался в то время этим понятием) заканчивается. Он говорит об "уходе метафизики", о том, что она "пришла к концу". Хайдеггер очень подробно (и как глубоко!) анализирует, в чем суть этого конца - такая метафизика, которая говорит о сущем как сущем, сама "есть событие в самом бытии и преодоление метафизики совершается как превозмогание бытия" [С.177]. Метафизика отыграла все возможности, которые в ней были заложены. "Закат [метафизики] происходит, во-первых, в виде крушения мира, запечатленного метафизикой, и, во-вторых, в виде исходящего от метафизики опустошения земли" [С.178]. "Но с концом метафизики, - пишет Хайдеггер, - вовсе не обязательно кончается мысль, она переходит к какому-то другому началу" [С.183].

Другое начало - другая парадигма философского мышления, другая философия, другая рациональность. Какое это начало?

Это другое начало указывает другое направление от истоков европейской мысли. А у истоков этой мысли стоит камень с надписью Парменида:

Одно и то же - мысль и то, о чем мысль,

Ибо без сущего, о котором она высказана,

Тебе не найти мышления.

И указано: "Направо пойдешь - истину обретешь" ("Путь истины" Парменида - обретешь вечное, неизменное, постоянное, ибо бытие есть то, что всегда есть, и нет небытия); "Налево пойдешь - истину потеряешь" ("Путь мнения" - мысль потеряешь, бытие потеряешь, ибо здесь есть и не-есть есть).

Парменид и вся философия после него (метафизика) пошла направо. Хайдеггер возвращается к истокам, к началу, но теперь он выбирает уже другую дорогу, дорогу налево, где "есть и не-есть есть", где есть рождение и смерть, есть перемена мест, есть временность, где можно "ощутить забытость бытия" [С.30]. Это и будет, по Хайдеггеру, преодоление метафизики! Теперь, т.е. на этой новой дороге, человек (мысль) должен научиться "в Ничто (! - В.К.) опыту бытия" [С.39]. Вот почему у Хайдеггера появляется Ничто . Парменид запретил мыслить Ничто , Хайдеггер хочет открыть его.

Мышление, по Хайдеггеру, должно мыслить не сущее как бытие, а мыслить истину бытия. Поэтому "мышление бытия, - утверждает философ, - не ищет себе никакой опоры в сущем" [С.40]. А где тогда такая опора может быть найдена? Только в не-сущем, в Ничто . Мышление должно проникнуть в Ничто . Об этом он и заявляет в своей лекции. Однако потом во всех своих комментариях он разъясняет, что Ничто , о котором он говорил, это на самом деле Бытие , которое противостоит сущему и стоит за ним, является как не-сущее, как Другое всему сущему. "Безусловно, Другое всему сущему есть не-сущее. Но это Ничто пребывает как бытие", - оправдывается он в "Послесловии к: "Что такое метафизика?" [С.38]. "В кругозоре научного представления, знакомого только с сущим, то, что никоим образом не есть сущее (а именно бытие), может выступить, напротив, только как ничто. Оттого лекция спрашивает об «этом Ничто»", - поясняет Хайдеггер в 1955 году. [С. 409. Курсив в цитатах, если специально не оговорено, везде Хайдеггера - В.К.] "Лишь поскольку вопрос "Что такое метафизика?" заранее нацелен на превосхождение, трансценденцию, на transcendens, на бытие этого вот сущего, он может думать о Ничто сущего, о том ничто, которое равноизначально есть одно и то же с бытием ". [С. 410. Подчеркнуто мною - В.К.]

Во всех этих высказываниях, разъясняющих вроде бы то, чтó он имел в виду в своей лекции, когда говорил о Ничто, Хайдеггер вернулся, по сути, к пониманию бытия, которое он дал в "Бытии и времени": бытие открывается, как скрытое за сушим, это "скрывающаяся нескрытость", которая открывается только в вопросе о бытии. Бытие не тождественно сущему, тому, что постоянно есть . Это для Хайдеггера чрезвычайно важно. Оно вообще важно. Так как, если действительно есть (по-истине есть) только то, что постоянно существует (архе, Бог, вечные законы природы и т.д.), тогда в бытии (в действительной действительности) нет места ничему новому. В лучшем случае новое есть только для человека, который не знает всей истины и который, чтобы понять (познать) окружающее должен отнести его к постоянному порядку (архе, Богу, законам и т.п.). На этом построена наука, это принцип действия декартовых координат, задавших способ определения вещи.

Но если подлинное бытие это не то, что постоянно есть, а нечто другое, то, что не есть , тогда есть новое, тогда есть историчность. Мир не готов, в нем могут произойти принципиальные изменения. "Бытие, - пишет Хайдеггер, - «есть» в такой же малой мере, как ничто. Но имеют место оба" [С.409]. Парадоксально, и бытия "нет", и ничто "нет", но и то, и другое имеют место. Где? Где можно иметь место, чтобы не становиться сущим? Где можно не существовать, но наличествовать? И бытие, и ничто на-лич -ествуют, на лице имеют место . Они требуют лица, там их место, там их пространство. Там, где появляется Лицо, там появляются бытие и ничто.

Относительно бытия Хайдеггер выяснил это в "Бытии и времени" - Dasein , или, как переводит В.В.Бибихин, Присутствие, знает бытие, оно встроено в его существование и открывается ему в вопросах о бытии. Человек живет в горизонте бытия, вопрошает о бытии и в этом вопрошании только и знает его. А вот относительно Ничто - кáк его знает человек, кáк оно наличествует, Хайдеггер говорит в лекции "Что такое метафизика?"

Как можно знать Ничто ? Я бы сказал, что Хайдеггер в своей лекции дает два ответа на это вопрос, или указывает два направления его поиска. Первый - путь феноменологии Ничто , построение смысла Ничто как особого интенционального предмета. Второй - анализ способа бытия Ничто , или опыта бытия через Ничто .

Феноменология Ничто . Лекция Хайдеггер - блестящий опыт реализации феноменологического построения смысла Ничто, феномена Ничто (в лучших традициях гуссерлевской феноменологии). Проследим ход построения феномена Ничто .

Ничто , как это не покажется странным, появляется тогда, когда наука определяет то, что ее интересует, на что она направлена, что она делает. "То, на что направлено [научное] мироотношение, - пишет Хайдеггер, - есть само сущее - и больше ничто" [С.17]. Смысл Ничто выскакивает там, где ему вроде бы вообще нет места: наука, теоретическая мысль (от Парменида!) предназначила себя к постижению сущего и запретила даже мыслить о не-сущем (ничто), но это Ничто так назойливо вьется вокруг науки, что она постоянно должна от него отмахиваться: "Я только это, и больше ничто; Я только это, и больше ничто" - "Я теория, для меня... повседневность ничто, для меня политика ничто, для меня вера ничто, для меня случайность ничто и т.д., и т.п." А феноменолог должен быть внимателен ко всяким мелочам появляющимся в окружении того, что его интересует. И Хайдеггер спрашивает: "Случайно ли наука заговаривает о Ничто ?" Может быть, это только оборот речи, когда заходит речь о том, что не имеет никакого значения для науки, что для нее просто вздор? Но как быть с тем, что, когда наука заявляет о своей сущности , она без этого вздора не может обойтись. Так Хайдеггер обнаруживает необходимость Ничто , этого вздора, с точки зрения науки. А поскольку вся наша современная жизнь основана на науке, то и в нашей жизни появляется это противоречие - необходимость подобного вздора. Тогда-то это противоречие и разрешается в вопросе - что такое Ничто ?

Возникнув, вопрос требует ответа. А ответ снова натыкается на противоречия. Во-первых, если мы спрашиваем о Ничто , то оно тогда становится Нечто . А это бессмыслица. Во-вторых, если начнем отвечать: "Ничто есть ...", - то это тоже бессмыслица. Значит, мышление, рассудок , который опирается на логику, продумывая Ничто , должен действовать вопреки себе, вопреки своей логике, своей природе. Но тогда нет места Ничто в мышлении, так как это ведет к отрицанию его самого. Но как так - нет, если мышление само отрицает , если отрицание - это специфическое действие мышления. Как же тогда можно отказать рассудку рассуждать о Ничто? И здесь появляется вопрос - отрицание есть Ничто , или отрицание появляется, так как есть Ничто . Этот вопрос, справедливо замечает Хайдеггер, не продуман и не решен. Будем считать, заявляет философ (и это правомерный ход мысли, если мы все-таки пользуемся рассудком, рассуждая о Ничто , то можем воспользоваться и распространенным оборотом научной речи), что Ничто первоначальнее, чем нет и отрицание. Но если это так, тогда рассудок не может быть по отношению к Ничто решающей инстанцией. Вообще, если никакие формальные невозможности вопроса о Ничто не могут помешать ставить этот вопрос, то значит, оно как-то наличествует. Тогда, где его искать?

Так, от определения того, чтó есть Ничто , совершается переход к вопросу, где оно может быть обнаружено и как оно может быть обнаружено. Здесь вступает в силу анализ фундаментального опыта Ничто . Этот опыт связан с тем, как человек может и может ли охватить все сущее (а оно есть!), чтобы дать его полное отрицание. Все сущее врывается в опыт, когда "берет тоска", тогда все вокруг и пусто и темно; или наоборот - все сущее встает перед нами в радости близости любимого существа, тогда опять перед человеком оказывается весь мир как мир счастья и полноты. В подобных настроениях человек ощущает себя посреди сущего в целом. Также и перед Ничто ставит нас настроение - настроение ужаса. Это не боязнь, не страх чего-то, что связано с каким-то конкретными явлениями - от них можно убежать, а фундаментальный ужас, у которого нет конкретной угрозы, ужас перед чем-то, что принципиально невозможно определить, ужас, когда "земля уходит из-под ног", когда мы сами теряем себя, ибо жутко не мне, а человеку, когда не можем ничего сказать, а остается только немой крик (вспомним картину Э. Мунка "Крик"). Такой ужас и открывает Ничто . "С ясностью понимания... мы вынуждены признать: там, перед чем и по поводу чего нас охватил ужас, не было, «собственно», ничего. Так оно и есть: само Ничто - как таковое явилось нам" [С.21].

Что же явилось? Явилась шаткость всей совокупности сущего, наша немощь по отношению к сущему в целом - ничтожение . Это ничтожение не есть уничтожение сущего, оно не итог какого-то отрицания, ничтожение осуществляет, хранит Ничто . "Ничтожение не случайное происшествие, а то отталкивающее отсылание к ускользающему сущему в целом, которое приоткрывает это сущее в его полной, до того скрытой странности как нечто совершенно Другое - в противовес Ничто", - пишет Хайдеггер [С.22]. Здесь появляется принципиальное для философии Хайдеггера утверждение, что только в противовес Ничто впервые наше бытие ставится перед сущим как таковым. У Гегеля чистое бытие открывает мысли ничто, у Хайдеггера ничто открывает бытие, явленность ничто открывает человеку сущее и позволяет вникнуть в него. Это принципиальное различие гегелевской философии, доведшей до логического (в буквальном смысле) конца парменидовскую парадигму онтологии, и хайдеггеровской философии показывает разрыв фундаментальной онтологии философа ХХ века с классической парадигмой.

"Ничто, - утверждает Хайдеггер, - уже не остается неопределенной противоположностью сущего, а приоткрывает свою принадлежность к бытию сущего" [С.25]. Эта "принадлежность" ничто к бытию сущего наиболее явно обнаруживает себя в существовании особого сущего - Dasein , Присутствия, человеческого существования, того, что имеет Лицо. Об этом говорил уже опыт Ничто - опыт ужаса, который свойственен человеку. Но это проявляется и в том, что Ничто входит в сам способ бытия человека, способ его присутствия в мире, который дает ему его лицо, его определенность. Ничто - неотъемлемая характеристика бытия человека. Человек - заместитель Ничто. Человеческое бытие «выдвинуто» в Ничто , в то Ничто , которое противостоит сущему как совершенно Другое, утверждает Хайдеггер [С.24, 409].

Что означает фраза: "Человек - заместитель Ничто "? Хайдеггер разъясняет: "Фраза означает: человек держит место для совершенно Другого ко всему сущему свободным, так чтобы в его открытости могла иметь место такая вещь, как при-сут-ствие (бытие)" [С.409. Подчеркнуто мною - В.К.]. Суть человека, сущность его как определенного Лица состоит в том, что он сопрягает бытие и ничто, так как "без исходной открытости ничто нет никакой самости и никакой свободы" [С.22]. Это выражается в том, что человек живет в особом пространстве, что он может держать место для Ничто только в особом пространстве, в пространстве ничтожения, апофатическом пространстве, которое может быть названо пространством дантовых координат.

Декартовы координаты задали принцип определения вещи (материальной точки) - это принцип отождествления, уравнивания, отнесения к заданным значениям. Человек (а шире - всякое значимое культурное явление, которое всегда индивидуально) не может определяться через отнесение и отождествление, так как он тогда потеряет свою индивидуальность. Поэтому его определенность порождается иным способом, а именно через отрицание, через отказ от отождествления с заданным значением, через подчеркивание своей другости ,через ничтожение, которое кажет себя, как отмечает Хайдеггер, в отталкивании-отсылании. Этот принцип определения и задает пространство дантовых координат, в котором всякий феномен должен определиться через отказ от заданных соответсвий. В пространстве дантовых координат и "живет" Ничто . "Ничто - не предмет, ни вообще что-либо сущее, - пишет Хайдеггер. - Оно не встречается ни само по себе, ни пообок от сущего наподобие приложения к нему. Ничто есть условие возможности раскрытия сущего как такового для человеческого бытия" [С.22-23. Подчеркнуто мною - В.К.].

Пространство дантовых координат задает в своем поле специфические modi operandi , последовательность совершения которых человеком ведет к его становлению как определенной индивидуальности, как Лица.

Modus operandi : "Если не то..., не то..., тогда", - ведет к осмыслению ценностного содержания бытия сущего и овладению опытом выбора. Нетствование - обязательный этап становления всякой индивидуальности и обязательный этап в определении своего понимания сути бытия данного сущего.

Modus operandi : "Если А, то необходимо А", - ведет к утверждению бытия Лица, бытия определенного в своей индивидуальности. В этом случае человек не нетствует, а обнаруживает свою самодостаточность и самотождественность, утверждает бытие своего мира. Здесь в сопряженной паре ничто-бытие на первый план выходит бытие, а ничто скрывается, как говорит Хайдеггер, в деловитости "да-да", "нет-нет". В этом модусе действия бытие обнаруживает свою Абсолютность как способность преодолевать Ничто Бытием сущего - "Да будет!"

Modus operandi : "Теперь, когда..., то... ", - став Лицом, определенностью, человек входит в мир как событие. Здесь, в действии из настоящего (actus a recentiori ) обнаруживается временность человеческого бытия: человек стоит в настоящем времени, он ограничен временем. Но он и не ограничен, так настоящее время не имеет границ - оно всегда есть.

Самость человека, индивидуальность, рождающаяся в результате активности человека в поле дантовых координат, обретает ограниченность определенности. Она ни на что не похожа, замкнута в себе и для себя, может иметь отношение только к себе (самотождественность), она живет только здесь-и-теперь и не может жить там-и-потом. Индивидуальность ограничена со всех сторон отрицанием (ничтожением). Но одновременно она и лишена ограниченности (конечности), так как ее граница входит внутрь ее, становится ее сущностью. Граница оказывается там, где ее бытие человека поставило, там, где это бытие оказалось - человек на все накладывает свою печать. Поэтому "в подлинной и безусловной конечности нашей свободе отказано" - свобода не ограничена [С.24]. Как замечает в примечаниях к тексту Хайдеггера его переводчик В.В.Бибихин: "Из-за соседства человеческого существа с Ничто любая ограниченность в человеке будет иметь границу" [С.408].

Ничто не может огранивать, оно создает поле для творчества, и, в конце концов, является причиной творчества. Человек должен "ощутить в Ничто вместительный простор того, чем всему сущему дарится гарантия бытия" [С.38]. Поэтому Ничто и становится опытом бытия [Там же]. "Мышление, чьи мысли, - пишет Хайдеггер, - не только не настроены на счет [т.е. на сущее, которое в мышлении рассчитывается - В.К.], но вообще определяется Другим, чем сущее, пусть будет называться бытийным мышлением . Вместо того, чтобы считаться с сущим в расчете на него, оно растрачивает себя в бытии на истину бытия. Это мышление отвечает вызову бытия, когда человек передоверяет свое историческое существо той единственной необходимости, которая не понуждает вынуждением, но создает нужду, восполняемую свободой жертвы" [С.39-40. Подчеркнуто мною - В.К.]. Бытийное (участное) мышление не только мыслит истину, но тратит себя на истину бытия, на утверждение себя в бытии.

Так появляется новое понимания тождества мышления и бытия: бытийное мышление есть определенное (ценностное, культурное) бытие. А вместе с этим рождается и новая метафизика (вспомним, что Парменида называли первым метафизиком). "Выход за пределы сущего совершается в самой основе нашего бытия, - пишет Хайдеггер. - Но такой выход и есть метафизика в собственном смысле слова. Тем самым подразумевается: метафизика принадлежит «природе человека». Она не есть ни раздел школьной философии, ни область прихотливых интуиций. Метафизика есть основное событие в человеческом бытии. Она и есть само человеческое бытие" [С.26].

И сейчас дело заключается в том, чтобы все-таки нашлась философия, которая бы отделила (выделила) метафизику от бытия человека, выразив ее в понятиях и категориях. Этого у Хайдеггера нет, ибо как верно заметил чешский философ Ян Паточка: мысль Хайдеггер "учит только ставить вопросы и выживать в этом вопрошании".

1997 г.

Похожая информация.

М. Хайдеггер. Что такое метафизика? Вопрос склоняет ожидать, что речь пойдет о метафизике

ЧТО ТАКОЕ МЕТАФИЗИКА ?*

Что такое метафизика? Вопрос склоняет ожидать, что речь пойдет о метафизике. Мы поступим иначе. Разберем отдельный метафизический вопрос. Тем самым мы сумеем, если удастся, перенестись непосредственно в метафизику. Только так мы дадим ей реальную возможность представить саму себя…

Развертывание метафизического вопроса. Философия – с точки зрения здравого человеческого рассудка – есть, по Гегелю, “перевернутый мир”. Своеобразие нашего подхода требует соответственно предварительной характеристики. Ее мы получаем из двоякого свойства всякого метафизического вопрошания.

Во-первых, всякий метафизический вопрос всегда охватывает метафизическую проблематику в целом. Он всегда и идет от этого самого целого. Во-вторых, всякий метафизический вопрос может быть задан только так, что спрашивающий – в качестве спрашивающего – тоже вовлекается в него, т. е. тоже попадает под вопрос. Это послужит нам указанием: наш метафизический вопрос должен касаться целого отправляться от сущностного местоположения нашего вопрошающего присутствия. Мы задаемся вопросом здесь и теперь, для нас.

(…) Разработка вопроса. Разработка вопроса о Ничто должна поставить нас в положение, исходя из которого или окажется возможным на него ответить, или выявится невозможность ответа. Мы остались с Ничто в руках. Наука с высокомерным равнодушием по отношению к нему оставляет его нам как то, что “не существует”. (…)

Соответственно и никакой ответ на такой вопрос тоже совершенно невозможен. В самом деле, он обязательно будет получаться в форме:

Ничто “есть” то-то и то-то. И вопрос, и ответ в свете Ничто одинаково нелепы.

(…) Поскольку, таким образом, нам вообще отказано в возможности сделать Ничто предметом мысли, то со всем нашим вопрошание о Ничто мы уже подошли к концу – при условии, что в данном вопросе “логика” высится как последняя инстанция, что рассудок есть средство, а мышление – способ уловить Ничто в его истоках и принять решение о возможных путях его раскрытия.значит, по-видимому, отрицаемого. (…) Неужели Ничто имеется только потому, что имеется Нет, т. е. отрицание? Или как раз наоборот? Отрицание и Нет имеются только потому, что имеется Нич­то? Это не только не решено, но даже и не продумано до постановки отчетливого вопроса. Будем утверждать: Ничто первоначальное, чем Нет и отрицание.

(…) Где нам искать Ничто? Как нам найти Ничто?Не обязаны ли мы вообще, чтобы найти что-то, заранее уже знать, что оно существует? В самом деле, человек прежде всего и главным образом способен искать только тогда, когда с самого начала предполагает наличие искомого. В данном случае, однако, искомым является Ничто. Неужели бывают поиски без этого заранее известного наличия, поиски, которым отвечает одно чистое отыскание?

Как бы тут ни обстояло дело, Ничто нам известно, хотя бы просто потому, что мы ежечасно походя и бездумно говорим о нем. Это обыденное, потускневшее всей серостью самопонятных вещей Ничто, так неприметно мелькающее в нашем многословии, мы могли бы даже на скорую руку уложить в “определение”: Ничто есть полное отрицание всей совокупности сущего. Не даст ли нам эта характеристика Ничто на худой конец хоть намек на то направление, в котором мы только и можем натолкнуться на Ничто?

(…) Как верно то, что мы никогда не схватываем все сущее в его безусловной совокупности, так несомненно и то, что мы все же нередко видим себя стоящими посреди так или иначе приоткрывшейся совокупности сущего. (…) Даже тогда, и именно тогда, когда мы не заняты непосредственно вещами и самими собой, нас захватывает это “в целом”, например при настоящей скуке. До нее еще далеко, когда нам просто скучна эта книга или тот спектакль, та профессия или это безделье. Она врывается, когда “берет тоска”. Глубокая тоска, бродящая в безднах нашего бытия, словно глухой туман, смещает все вещи, людей и тебя самого вместе с ними в одну массу какого-то странного безразличия. Этой тоской приоткрывается сущее в целом.

Другую возможность такого приоткрывания таит радость от близости человеческого присутствия – а не просто личности – любимого человека.

Подобное настроение, когда “всё” становится каким-то особенным, дает нам – в свете этого настроения – ощутить себя посреди сущего в целом. Наше настроение не только приоткрывает нам, всякий раз по-своему, сущее в целом, но такое приоткрывание – в принципиальном отличии от того, что просто случается с нами, – есть в то же время и фундаментальное событие нашего бытия.

(…) Бывает ли в нашем бытиитакая настроенность, которая способна приблизить его к самому Ничто?

Это может происходить и действительно происходит – хотя достаточно редко, только на мгновения, – в фундаментальном настроении ужаса. Под “ужасом” мы понимаем здесь не ту слишком частую способность ужасаться, которая по сути дела сродни избытку боязливости. Ужас в корне отличен от боязни. Мы боимся всегда того или другого конкретного сущего, которое нам в том или ином определенном отношении угрожает. Страх перед чем-то касается всегда тоже каких-то определенных вещей. Поскольку боязни и страху присуща эта очерченность причины и предмета, боязливый и робкий прочно связаны вещами, среди которых находятся. В стремлении спастись от чего-то – от этого вот – они теряются и в отношении остального, т. е. в целом “теряют голову”.

При ужасе для такой сумятицы уже нет места. Чаще всего, как раз наоборот, ужасу присущ какой-то оцепенелый покой. Хоть ужас это всегда ужас перед чем-то, но не перед этой вот конкретной вещью. Ужас перед чем-то есть всегда ужас от чего-то, но не от этой вот определенной угрозы. И неопределенность того, перед чем и от чего берет нас ужас, есть не просто недостаток определенности, а принципиальная невозможность что бы то ни было определить. Она дает о себе знать в нижеследующей общеизвестной формуле.

В ужасе, говорим мы, “человеку делается жутко”. Что “делает себя” жутким и какому “человеку”? Мы не можем сказать, перед чем человеку жутко. Вообще делается жутко. Все вещи и мы сами тонем в каком-то безразличии. Тонем, однако, не в смысле простого исчезания, а вещи повертываются к нам этим своим оседанием как таковым. Проседание сущего в целом наседает на нас при ужасе, подавляет нас. Не остается ничего для опоры. Остается и захлестывает нас – среди ускользаниясущего – только это “ничего”.

Ужасом приоткрывается Ничто.

В ужасе “земля уходит из-под ног”. Точнее: ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом. Отсюда и мы сами – вот эти существующие люди – с общим провалом сущего тоже ускользаем сами от себя. Жутко делается поэтому в принципе не “тебе” и “мне”, а “человеку”. Только наше чистое присутствие в потрясении этого провала, когда ему уже не на что опереться, все еще тут. (…)

В фундаментальном настроении ужаса мы достигли того события в нашем бытии, благодаря которому открывается Ничто и исходя из которого должен ставиться вопрос о нем.

Как обстоит дело с Ничто?

Ответ на вопрос. (…)

Человеческое присутствие означает: выдвинутость в Ничто.

Выдвинутое в Ничто, наше присутствие в любой момент всегда заранее уже выступило за пределы сущего в целом. Это выступание за пределы сущего мы называем трансценденцией. Не будь наше присутствие в основании своего существа трансцендирующим, т. е., как мы можем теперь уже сказать, не будь оно заранее всегда уже выдвинуто в Ничто, оно не могло бы встать в отношение к сущему, а значит, и к самому себе,

Без исходной открытости Ничто нет никакой самости и никакой свободы.

Тем самым ответ на вопрос о Ничто получен. Ничто – не предмет, ни вообще что-либо сущее. Оно не встречается ни само по себе. Надо сказать наоборот: Ничто выступает при ужасе одновременно с совокупностью сущего…. Ничто есть условие возможности раскрытия сущего как такового для человеческого бытия. Ничто не составляет, собственно, даже антонима к сущему, а исходно принадлежит к самой его основе. В бытии сущего совершает свое ничтожение Ничто.

(…) Но что значит, что исходный ужас бывает лишь в редкие мгновенья? Только одно: на поверхности и сплошь да рядом Ничто в своей исходной сути от нас заслонено. Чем же? Тем, что мы в определенном смысле даем себе совершенно потонуть в сущем. Чем больше мы в своих стратегемах повертываемся к сущему, тем меньше даем ему ускользнуть как таковому; тем больше отворачиваемся от Ничто. Зато и тем вернее мы выгоняем себя на обыденную внешнюю поверхность нашего бытия. (…)

Исходный ужас может проснуться в нашем бытии в любой момент. Для этого совсем не надо, чтобы его разбудило какое-то экстравагантное событие. Глубине его действия отвечает ничтожность возможных поводов для него. Он постоянно готов ворваться к нам, и все же врывается, вырывая почву из-под наших ног, лишь очень редко.

Выдвинутость нашего бытия в ничто на почве потаенного ужаса делает человека заместителем Ничто. Мы настолько конечны, что именно никак не можем собственным решением и собственной волей поставить себя перед лицом Ничто. В такие бездны нашего бытия въедается эта ограниченность концом, что в подлинной и безусловной конечности нашей свободе отказано.

Выдвинутость нашего бытия в Ничто на почве потаенного ужаса есть перешагивание за сущее в целом: трансценденция.

Наше вопрошание о Ничто призвано продемонстрировать нам мета­физику саму по себе. (…)

Метафизика – это вопрошание сверх сущего, за его пределы, так, что мы получаем после этого сущее для понимания как таковое и в целом ".

(…) Вопрос о Ничто нас самих – спрашивающих – ставит под вопрос. Он – метафизический.

Человеческое бытие может вступать в отношение к сущему только потому, что выдвинуто в Ничто. Выход за пределы сущего совершается в самой основе нашего бытия. Но такой выход и есть метафизика в собственном смысле слова. Тем самым подразумевается: метафизика принадлежит к “природе человека”. Она не есть ни раздел школьной философии, ни область прихотливых интуиции. Метафизика есть основное событие в человеческом бытии. Она и есть само человеческое бытие. Из-за того, что истина метафизики обитает в этом бездонном основании, своим ближайшим соседом она имеет постоянно подстерегающий ее риск глубочайшего заблуждения. Поэтому до серьезности метафизики науке со всей ее строгостью еще очень далеко. Философию никогда нельзя мерить на масштаб идеи науки.

(…) Поскольку человек экзистирует, тем или иным образом совершается и его философствование. Философия – то, что мы так называем, – есть приведение в движение метафизики, в которой философия приходит к себе самой и к своим настоятельным задачам. А философия приходит в движение только благодаря своеобразному скачку, в котором наша собственная экзистенция посвящается сущностным возможностям человеческого бытия в целом. (…)

М.Хайдеггер

Что такое метафизика?

Что такое метафизика 1 ? Вопрос склоняет ожидать, что речь пойдет о метафизике. Мы поступим иначе. Разберем отдельный метафизический вопрос. Тем самым мы сумеем, если удастся, перенестись непосредственно в метафизику. Только так мы дадим ей реальную возможность представить саму себя.

Наш разговор начнем с развертывания определенного метафизического вопроса, перейдем потом к попытке разработать этот вопрос и закончим ответом на него.

Развертывание метафизического вопроса. Философия – с точки зрения здравого человеческого рассудка – есть, по Гегелю, «перевернутый мир». Своеобразие нашего подхода требует соответственно предварительной характеристики. Ее мы получаем из двоякого свойства всякого метафизического вопрошания.

Во-первых, всякий метафизический вопрос всегда охватывает метафизическую проблематику в целом. Он всегда и идет от этого самого целого. Во-вторых, всякий метафизический вопрос может быть задан только так, что спрашивающий – в качестве спрашивающего – тоже вовлекается в него, т. е. тоже попадает под вопрос. Это послужит нам указанием: наш метафизический вопрос должен касаться целого и отправляться от сущностного местоположения нашего вопрошающего присутствия. Мы задаемся вопросом здесь и теперь, для нас. А наше присутствие – в сообществе исследователей, преподавателей и учащихся – определяется наукой. Какое существенное событие происходит в основании нашего человеческого бытия из-за того, что наука стала нашей страстью?

Научные области далеко отстоят друг от друга. Способ разработки ими своих предметов в корне различен. Это распавшееся многообразие дисциплин сегодня еще как-то скрепляется только технической организацией университетов и факультетов и сохраняет какое-то значение только в силу практической целеустановки отраслей. Укорененность наук в их сущностном основании, наоборот, отмерла.

И все же: во всех науках мы, следуя их наиболее подлинной интенции, вступаем в отношение к сущему самому по себе. Как раз если смотреть с точки зрения наук, ни одна область не имеет превосходства над другой, ни природа над историей, ни наоборот. Ни один способ разработки предмета не имеет преимуществ перед остальными. Математическое познание не строже, чем историко-филологическое. У него есть разве что характер «точности», не совпадающей со строгостью. Требовать от историографии точности значило бы выступить против идеи специфической строгости гуманитарных наук. Мироотношение, пронизывающее все науки как таковые, заставляет их искать само по себе сущее, чтобы сообразно его существу, содержанию и способу существования сделать его предметом фронтального исследования и обоснованного определения. В науках – соответственно их идее – происходит подход вплотную к существенной стороне всех вещей.

Это особенное отношение к миру, нацеленное на сущее как таковое, в свою очередь поддерживается и направляется определенной свободно избранной установкой человеческой экзистенции. В каком-то отношении к сущему состоят ведь и донаучная и вненаучная деятельность или бездеятельность человека. У науки в противоположность повседневной практике есть та характерная особенность, что она присущим только ей образом подчеркнуто и деловито дает первое и последнее слово исключительно самому предмету. Среди такой деловитости научного исследования, представления, обоснования имеет место своеобразно ограниченное подчинение науки самому по себе сущему, направленное на то, чтобы раскрытие последнего шло только от него же самого. Эта строгая подчиненность исследования и научной теории сущему перерастает, далее, в основание для возможности своего рода ведущей, пусть ограниченной, роли науки внутри всей человеческой экзистенции. Особенное мироотношение науки и направляющая ее установка человека могут быть целиком поняты, конечно, только если мы увидим и уловим, чтó имеет место при таком мироотношении и такой установке. Человек – сущее среди прочего сущего – «занимается наукой». При таком «занятии» происходит не менее как вторжение известного сущего, именуемого человеком, в совокупность сущего, – правда, так, что при этом вторжении и благодаря ему сущее раскрывается именно в том, чтó и как оно есть. Вторжение науки, раскрывая сущее, помогает ему – по-своему – стать прежде всего самим собой.

Эти три – мироотношение, установка, вторжение – в своем исходном единстве вносят зажигательную простоту и остроту присутствия 2 в научную экзистенцию. Если мы недвусмысленно берем высветленное таким образом научное присутствие в свое обладание, то должны сказать:

То, на что направлено наше мироотношение, есть само сущее – и больше ничто 3 .

То, чем руководствуется вся наша установка, есть само сущее – и кроме него ничто.

То, с чем работает вторгающееся в мир исследование, есть само сущее – и сверх того ничто.

Только странное дело: как раз когда человек науки закрепляет за собой свою самую подлинную суть, он явно или неявно заговаривает и о чем-то другом. Исследованию подлежит только сущее и более – ничто; одно сущее и кроме него – ничто; единственно сущее и сверх того – ничто.

Как обстоит дело с этим Ничто? Случайность ли, что мы невзначай вдруг о нем заговорили? Вправду ли это просто манера речи – и больше ничто?

Но зачем нам хлопотать об этом Ничто? Ведь как раз наука отбрасывает Ничто и оставляет его как не имеющее никакого значения. Или все-таки, когда мы таким путем оставляем Ничто, не оставляем ли мы его тем самым в покое? Хотя об оставлении в каком покое можно говорить, когда мы оставляем Ничто? А что если, впрочем, все эти метания речи движутся уже в пустоте словесной игры. В противовес им науке не придется ли теперь еще раз со всей серьезностью и трезвостью заявить, что для нее дело идет исключительно о сущем. Ничто – чем еще оно может быть для науки, кроме бреда и вздора? Если наука здесь в своем праве, то ясно одно: о Ничто наука знать ничего не хочет. В конце концов это и будет строго научной концепцией Ничто. Мы знаем его, когда не хотим о нем, о Ничто, ничего знать.

Наука не хочет ничего знать о Ничто. С той же очевидностью, однако, остается верным: когда она пытается высказать свою собственную суть 4 , она обращается к помощи Ничто. Ей требуется то, что она отвергает. Что за двойственность приоткрывается здесь 5 ?

При осмыслении нашей сегодняшней экзистенции как определяющейся через науку мы попали в самую гущу противоречия. Противоречие само собой развертывается в вопрос. Вопрос только и дожидается, чтобы его явно высказали: как обстоит дело с Ничто?

Разработка вопроса. Разработка вопроса о Ничто должна поставить нас в положение, исходя из которого или окажется возможным на него ответить, или выявится невозможность ответа. Мы остались с Ничто в руках. Наука с высокомерным равнодушием по отношению к нему оставляет его нам как то, что «не существует».

Попытаемся все же задать вопрос о Ничто. Что такое Ничто? Уже первый подступ к этому вопросу обнаруживает что-то непривычное. Задавая такой вопрос, мы заранее представляем Ничто как нечто, которое тем или иным образом «есть» – словно некое сущее. Но ведь как раз от сущего Ничто абсолютно отлично. Наш вопрос о Ничто – что и как оно, Ничто, есть – искажает предмет вопроса до его противоположности. Вопрос сам себя лишает собственного предмета.

Соответственно и никакой ответ на такой вопрос тоже совершенно невозможен. В самом деле, он обязательно будет получаться в форме: Ничто «есть» то-то и то-то. И вопрос, и ответ в свете Ничто одинаково нелепы.

Так что вроде бы не требуется даже никакого отпора со стороны науки. Часто цитируемое как основное правило всякого вообще мышления положение об избежании противоречия, общеобязательная «логика» подсекают наш вопрос в корне. Мышлению, которое по своей сути всегда есть мышление о чем-то, поистине пришлось бы, занявшись продумыванием Ничто, действовать вразрез с собственной своей сутью 6 .

Поскольку, таким образом, нам вообще отказано в возможности сделать Ничто предметом мысли, то со всем нашим вопрошанием о Ничто мы уже подошли к концу – при условии, что в данном вопросе «логика» высится как последняя инстанция, что рассудок есть средство, а мышление – способ уловить Ничто в его истоках и принять решение о возможных путях его раскрытия.

Как, неужели можно покуситься на господство «логики»? Разве рассудок – не полноправный господин в нашем вопросе о Ничто? Все-таки ведь только с его помощью мы вообще получаем возможность дать дефиницию Ничто и поставить его как проблему, пусть даже подрывающую себя. В самом деле, Ничто есть отрицание всей совокупности сущего, оно – абсолютно не-сущее. Тем самым мы неким образом подводим Ничто под вышестоящее определение негативного и, значит, по-видимому, отрицаемого. Отрицание же, со своей стороны, согласно господствующему и издавна неприкосновенному учению «логики», есть специфическое действие рассудка. Как же мы собираемся тогда в вопросе о Ничто или хотя бы в вопросе о его подвопросности отправить рассудок на покой? – Так ли уж надежна, однако, отправная посылка этих рассуждений? Разве Нет, негативность и тем самым отрицание представляют то высшее определение, под которое подпадает среди прочего и Ничто как особый род отрицаемого? Неужели Ничто имеется только потому, что имеется Нет, т. е. отрицание? Или как раз наоборот? Отрицание и Нет имеются только потому, что имеется Ничто? Это не только не решено, но даже и не продумано до постановки отчетливого вопроса. Будем утверждать: Ничто первоначальнее, чем Нет и отрицание.

Если этот тезис обоснован, то возможность отрицания как действия рассудка и вместе с нею сам рассудок зависят неким образом от Ничто. Как он тогда может быть по отношению к Ничто реша­ющей инстанцией? Не происходит ли кажущаяся абсурдность вопроса и ответа относительно Ничто в конечном итоге просто от слепого своенравия распоясавшегося рассудка 7 ?

Впрочем, если уж мы не даем формальной невозможности вопроса о Ничто сбить себя с толку и наперекор ей все равно ставим этот вопрос, то должны, наверное, удовлетворять тому, что так или иначе остается основным требованием для возможности постановки любого вопроса. Если уж мы во что бы то ни стало должны поставить вопрос о Ничто – о нем самом, – то надо ведь, чтобы оно сначала просто имелось в наличии. Надо, чтобы мы имели шанс с ним столкнуться.

Где нам искать Ничто? Как нам найти Ничто? Не обязаны ли мы вообще, чтобы найти что-то, заранее уже знать, что оно существует? В самом деле, человек прежде всего и главным образом способен искать только тогда, когда с самого начала предполагает наличие искомого. В данном случае, однако, искомым является Ничто. Неужели бывают поиски без этого заранее известного наличия, поиски, которым отвечает одно чистое отыскание?

Как бы тут ни обстояло дело, Ничто нам известно, хотя бы просто потому, что мы ежечасно походя и бездумно говорим о нем. Это обыденное, потускневшее всей серостью самопонятных вещей Ничто, так неприметно мелькающее в нашем многословии, мы могли бы даже на скорую руку уложить в «определение»: Ничто есть полное отрицание всей совокупности сущего. Не даст ли нам эта характеристика Ничто на худой конец хоть намек на то направление, в котором мы только и можем натолкнуться на Ничто?

Впрочем, ведь даже если мы пока отвлечемся от проблематичности отношения между отрицанием и Ничто, каким мыслимым образом мы – конечные существа – можем сделать совокупность сущего доступной одновременно как в ее всеобщности самой по себе, так и для нас? Мы, пожалуй, в состоянии помыслить сущее целиком в «идее» его совокупности, мысленно подвергнуть этот продукт воображения отрицанию и снова «помыслить» как такое отрицаемое. На этом пути мы, конечно, получим формальное понятие воображаемого Ничто, однако никогда не получим само Ничто. С другой стороны, Ничто ведь – ничто, и между воображаемым и «подлинным» Ничто может и не оказаться никакого различия, тем более что Ничто в себе тоже предлагает полное отсутствие всяких различий. Да и само «подлинное» Ничто – разве оно не опять то же закамуфлированное, но оттого не менее абсурдное понятие существующего Ничто? Пусть теперь это будет последний раз, когда протесты рассудка мешают нашим поискам, правомерность которых может быть доказана только фундаментальным опытом Ничто.

Как верно то, что мы никогда не схватываем все сущее в его безусловной совокупности, так несомненно и то, что мы все же нередко видим себя стоящими посреди так или иначе приоткрывшейся совокупности сущего. Охват совокупности сущего, собственно говоря, по самой своей природе отличается от ощущения себя посреди сущего в целом. Первое в принципе невозможно. Второе постоянно совершается в нашем бытии. Конечно, дело выглядит так, словно в наших повседневных заботах мы привязаны именно только к тому или иному конкретному сущему, словно бы затеряны в том или ином круге сущего. Сколь бы расколотой, однако, ни казалась повседневность, она все-таки, пусть лишь в виде тени, еще содержит в себе сущее как единство «целого». Даже тогда, и именно тогда, когда мы не заняты непосредственно вещами и самими собой, нас захватывает это «в целом», например при настоящей скуке. До нее еще далеко, когда нам просто скучна эта книга или тот спектакль, та профессия или это безделье. Она врывается, когда «берет тоска». Глубокая тоска, бродящая в безднах нашего бытия, словно глухой туман, смещает все вещи, людей и тебя самого вместе с ними в одну массу какого-то странного безразличия. Этой тоской приоткрывается сущее в целом 8 .

Другую возможность такого приоткрывания таит радость от близости человеческого присутствия – а не просто личности – любимого человека.

Подобное настроение, когда «всё» становится каким-то особенным, дает нам – в свете этого настроения – ощутить себя посреди сущего в целом. Наше настроение не только приоткрывает нам, всякий раз по-своему, сущее в целом, но такое приоткрывание – в принципиальном отличии от того, что просто случается с нами, – есть в то же время и фундаментальное событие нашего бытия.

То, что мы называем такими «ощущениями», не есть ни мимолетный аккомпанемент нашей мыслительной и волевой деятельности, ни просто побуждение к таковой, ни случайно набегающее переживание из тех, какие приходится как-то преодолевать.

Впрочем, как раз когда настроения ставят нас таким образом перед сущим в целом, они заслоняют от нас искомое нами Ничто. Тем более не станем мы здесь высказывать мнение, будто акт отрицания совокупного сущего, как оно приоткрывается нам в настро­ениях, поставит нас перед Ничто. Поставить перед ним по-настоящему могло бы тоже только такое настроение, которое по самой сути совершающегося в нем раскрытия обнаруживает Ничто.

Бывает ли в нашем бытии такая настроенность, которая способна приблизить его к самому Ничто?

Это может происходить и действительно происходит – хотя достаточно редко, только на мгновения, – в фундаментальном настроении ужаса. Под «ужасом» мы понимаем здесь не ту слишком частую способность ужасаться, которая по сути дела сродни избытку боязливости. Ужас в корне отличен от боязни. Мы боимся всегда того или другого конкретного сущего, которое нам в том или ином определенном отношении угрожает. Страх перед чем-то касается всегда тоже каких-то определенных вещей. Поскольку боязни и страху присуща эта очерченность причины и предмета, боязливый и робкий прочно связаны вещами, среди которых находятся. В стремлении спастись от чего-то – от этого вот – они теряются и в отношении остального, т. е. в целом «теряют голову».

При ужасе для такой сумятицы уже нет места. Чаще всего, как раз наоборот, ужасу присущ какой-то оцепенелый покой. Хоть ужас это всегда ужас перед чем-то, но не перед этой вот конкретной вещью. Ужас перед чем-то есть всегда ужас от чего-то, но не от этой вот определенной угрозы. И неопределенность того, перед чем и от чего берет нас ужас, есть не просто недостаток определенности, а принципиальная невозможность что бы то ни было определить. Она дает о себе знать в нижеследующей общеизвестной формуле.

В ужасе, говорим мы, «человеку делается жутко». Что «делает себя» жутким и какому «человеку»? Мы не можем сказать, перед чем человеку жутко. Вообще делается жутко. Все вещи и мы сами тонем в каком-то безразличии 9 . Тонем, однако, не в смысле простого исчезания, а вещи повертываются к нам этим своим оседанием как таковым. Проседание сущего в целом наседает на нас при ужасе, подавляет нас. Не остается ничего для опоры. Остается и захлестывает нас – среди ускользания сущего – только это «ничего».

Ужасом приоткрывается Ничто.

В ужасе «земля уходит из-под ног». Точнее: ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом. Отсюда и мы сами – вот эти существующие люди 10 – с общим провалом сущего тоже ускользаем сами от себя. Жутко делается поэтому в принципе не «тебе» и «мне», а «человеку». Только наше чистое присутствие в потрясении этого провала, когда ему уже не на что опереться, все еще тут.

Ужас перебивает в нас способность речи. Поскольку сущее в целом ускользает и надвигается прямое Ничто, перед его лицом умолкает всякое говорение с его «есть». То, что, охваченные жутью, мы часто силимся нарушить пустую тишину ужаса именно все равно какими словами, только подчеркивает подступание Ничто. Что ужасом приоткрывается Ничто, человек сам подтверждает сразу же, как только ужас отступит. С ясностью понимания, держащейся на свежести воспоминания, мы вынуждены признать: там, перед чем и по поводу чего нас охватил ужас, не было, «собственно», ничего. Так оно и есть: само Ничто – как таковое – явилось нам.

В фундаментальном настроении ужаса мы достигли того события в нашем бытии, благодаря которому открывается Ничто и исходя из которого должен ставиться вопрос о нем.

Как обстоит дело с Ничто?

Ответ на вопрос. Единственно важный для нашей ближайшей цели ответ можно считать уже добытым, если только мы позаботимся о том, чтобы вопрос о Ничто действительно продолжал для нас стоять. Что от нас требуется, так это проследить за превращением человека в свое чистое присутствие, происходящим с нами в настроении ужаса, и схватить открывающееся здесь Ничто таким, каким оно дает о себе знать. Этому сопутствует требование категорически отклонять те характеристики Ничто, которые сложились не в виду его самого.

Ничто дает о себе знать в настроении ужаса – но не как сущее. Равным образом не выступает оно и как предмет анализа. Ужас вовсе не способ постижения Ничто. Тем не менее благодаря ему и в нем Ничто приоткрывается. Хотя опять же не так, будто оно являет себя в чистом виде «рядом» с жутко проседающей совокупностью сущего. Надо сказать наоборот: Ничто выступает при ужасе одновременно с совокупностью сущего. Что значит это «одновременно с»?

При ужасе сущее в целом становится шатким. В каком смысле становится? Ведь не уничтожается же все-таки сущее ужасом так, что оставляет после себя Ничто. Да и как ему уничтожаться, когда ужас сопровождается как раз нашей абсолютной немощью по отношению к сущему в целом. Скорее, Ничто приоткрывается, собственно, вместе с сущим и в сущем как в своей полноте ускользающем.

При ужасе вовсе не происходит уничтожение всего сущего самого по себе; однако нам точно так же нет никакой надобности производить сначала отрицание сущего в целом, чтобы впервые получить Ничто. Не говоря уже о том, что ужасу как таковому чуждо эксплицитное построение отрицательных высказываний, с подобным отрицанием, якобы долженствующим синтезировать Ничто, мы во всяком случае опоздали бы. Мы уже до того встретились с Ничто. Оно, мы сказали, выступает «одновременно» с ускользанием сущего в целом.

В ужасе происходит отшатывание от чего-то, но это отшатывание – не бегство, а оцепенелый покой. Отшатывание исходит от Ничто. Ничто не затягивает в себя, а сообразно своему существу отсылает от себя. Отсылание от себя как таковое есть вместе с тем – за счет того, что оно заставляет сущее ускользать, – отсылание к тонущему сущему в целом. Это отталкивание-отсылание к ускользающему сущему в целом, отовсюду теснящее нас при ужасе, есть существо Ничто: ничтожение. Оно не есть ни уничтожение сущего, ни итог какого-то отрицания. Ничтожение никак не позволяет и списать себя на счет уничтожения и отрицания. Ничто само ничтожит 11 .

Ничтожение не случайное происшествие, а то отталкивающее отсылание к ускользающему сущему в целом, которое приоткрывает это сущее в его полной, до того сокрытой странности как нечто совершенно Другое – в противовес Ничто.

В светлой ночи ужасающего Ничто впервые происходит простейшее раскрытие сущего как такового: раскрывается, что оно есть сущее, а не Ничто. Это выглядящее во фразе необязательной добавкой «а не Ничто» – вовсе не пояснение задним числом, а первоначальное условие возможности всякого раскрытия сущего вообще. Существо исходно ничтожащего Ничто и заключается в этом: оно впервые ставит наше бытие перед сущим как таковым.

«Только на основе изначальной явленности Ничто человеческое присутствие способно подойти к сущему и вникнуть в него 12 . И поскольку наше присутствие по самой своей сути состоит в отношении к сущему, каким оно и не является и каким оно само является, в качестве такого присутствия оно всегда происходит из заранее уже приоткрывшегося Ничто.

Человеческое присутствие означает: выдвинутость в Ничто.

Выдвинутое в Ничто, наше присутствие в любой момент всегда заранее уже выступило за пределы сущего в целом. Это выступание за пределы сущего мы называем трансценденцией. Не будь наше присутствие в основании своего существа трансцендирующим, т. е., как мы можем теперь уже сказать, не будь оно заранее всегда уже выдвинуто в Ничто, оно не могло бы встать в отношение к сущему, а значит, и к самому себе.

Без исходной открытости Ничто нет никакой самости и никакой свободы.

Тем самым ответ на вопрос о Ничто получен. Ничто – не предмет, ни вообще что-либо сущее. Оно не встречается ни само по себе, ни пообок от сущего наподобие приложения к нему. Ничто есть условие возможности раскрытия сущего как такового для человеческого бытия. Ничто не составляет, собственно, даже антонима к сущему, а исходно принадлежит к самой его основе. В бытии сущего совершает свое ничтожение Ничто.

Теперь, наконец, дадим слово слишком уже долго сдерживавшемуся сомнению. Если наше присутствие способно вступать в отношение к сущему, т. е. экзистировать, только благодаря выдвинутости в Ничто и если Ничто исходно открывается только в настроении ужаса, не придется ли нам постоянно терять почву под ногами в этом ужасе, чтобы иметь возможность вообще экзистировать? Между тем не мы ли сами признали, что чистый ужас бывает редко? Что главное, мы ведь все так или иначе экзистируем и вступаем в отношение к сущему, каким мы не являемся и каким являемся сами, – без всякого такого ужаса. Не есть ли он прихотливая выдумка, а приписанное ему Ничто – передержка?

Но что значит, что исходный ужас бывает лишь в редкие мгновенья? Только одно: на поверхности и сплошь да рядом Ничто в своей исходной сути от нас заслонено. Чем же? Тем, что мы в определенном смысле даем себе совершенно потонуть в сущем. Чем больше мы в своих стратегемах повертываемся к сущему, тем меньше даем ему ускользнуть как таковому; тем больше отворачиваемся от Ничто. Зато и тем вернее мы выгоняем себя на обыденную внешнюю поверхность нашего бытия.

Между прочим, это наше постоянное, хотя и двусмысленное отворачивание от Ничто до известных пределов отвечает его собственному смыслу. Оно, Ничто, в своем ничтожении как раз и отсылает нас к сущему. Ничто ничтожит непрестанно без того, чтобы мы знали об этом событии тем знанием, каким повседневно руководствуемся.

Что может навязчивее говорить о постоянной и повсеместной, хотя и заслоненной открытости Ничто для нашего присутствия, чем отрицание? Оно, однако, вовсе не добавляет к данности свое Нет от себя как средство отталкивания и противополагания, наподобие некой изолирующей прокладки. Да и как может отрицание извлечь свое Нет из самого себя, когда оно ведь только и способно отрицать, когда ему уже пред-дано что-то подлежащее отрицанию? А как иначе увидеть в отрицаемом и подлежащем отрицанию нечто обреченное на «Нет», если не в силу того, что всякая мысль как таковая заранее уже имеет Нет в виду? Нет, со своей стороны, способно открыться только тогда, когда его источник, т. е. ничтожение, в качестве которого пребывает Ничто, и, стало быть, само Ничто выходят из своей потаенности. Не Нет возникает в силу отрицания, а отрицание коренится в Нет, проистекающем из ничтожения Ничто. Отрицание есть лишь вид ничтожащего поведения, т. е. такого, которое заранее уже опирается на ничтожение Ничто.

Тем самым вышеназванный тезис у нас в общих чертах доказан: Ничто – источник отрицания, не наоборот. Если таким образом могущество рассудка надламывается в области вопросов о Ничто и о бытии, то решается и судьба господства «логики» внутри философии. Сама идея «логики» расплывается в водовороте более изначального вопрошания.

Как бы часто и разнообразно отрицание – высказанное или нет – ни пронизывало собою всякое мышление, оно ни в коем случае не служит единственным полноправным свидетельством той открытости Ничто, которая сущностно принадлежит нашему бытию. По сути дела отрицание нельзя принимать ни за единственный, ни даже за главный род ничтожащего поведения, в котором наше бытие сотрясается ничтоженьем Ничто. Бездонней, чем простая уместность обдуманного отрицания, – жесткость действия наперекор и режущая острота презрения. Ответственней – мука несостоятельности и беспощадность запрета. Тягостней – горечь лишения.

Эти возможности ничтожащего поведения – силы, среди которых наше бытие несет, хотя и не преодолевает, свою заброшенность, – вовсе не разновидности простого отрицания. Это не мешает им, конечно, выражаться в Нет и в отрицании. Здесь отрицание с особенной ясностью выдает свою пустоту и размах. Сплошная пронизанность нашего бытия ничтожащим поведением – свидетельство постоянной и, разумеется, затененной распахнутости Ничто, в своей исходности раскрываемого только ужасом. Но именно благодаря этому постоянно скрытому присутствию исходный ужас в нашем бытии большей частью подавлен. Ужас – с нами. Он только спит. Его сквозное дыхание веет в нашем бытии – меньше всего в склонном «ужасаться»; неприметно – в деловитом с его «да-да», «нет-нет»; раньше всего в затаенном; уверенней всего в потрясенном и дерзновенном человеческом бытии. А последнее осуществляется только через то, на что себя растрачивает, чтобы сохранить таким образом свое последнее величие.

Ужас, сопутствующий дерзанию, не требует никакого противополагания себя ни радости, ни уютному самодовольству мирных занятий. Он состоит – по сю сторону подобных противоположений – в тайном союзе с окрыленностью и смирением творческой тоски.

Немецкий философ, творчество которого оказало решающее влияние на формирование современной феноменологии, философской герменевтики, экзистенциализм а, антропологии, философии языка, постструктурализм а и псы ихоанализ.

В творчестве. М. Хайдеггера можно условно выделить два периода -"ранний"и"поздний""Ранний"М. Хайдеггер еще находится в рамках традиционной философии, толкуется им как универсальная феноменологическая онтология, имеющая целью легитимизации разнообразия видов бытия сущего, способ постижения их единства в понятии. Бытия (как такового) в рамках единого трансцендентального горизонта (Временинсцендентального горизонту (Часу).

Философские намерения"позднего"М. Хайдеггера трансформировались в проект"преодоление метафизики"История метафизики предстает как история"забвения. Бытия", прогрессия мыслительной сосредоточенности на сущем, в проц процессе чего универсум сущего полностью превращается в потенциальную предметность человеческой манипуляции . Настоящее мышления, по мнению"позднего"М. Хайдеггера, имеет осмысливать само. Бытие, которое определяет различные в иди сущего, а не только один из них,. В"позднего"М. Хайдеггера. Бытие превращается в событие, которое в посылке, что сдерживает себя от обнаружения, определяет тот способ бытия сущего, открывается человекзначає той спосіб буття сущого, що відкривається людині.

Что такое метафизика?

Что такое метафизика? и физико. Только так мы дадим ей реальную возможность представить саму себсебе.

Наш разговор начнем с развертыванию определенного метафизического вопроса, перейдем затем к попытке разработать этот вопрос и закончим ответом на него

Развертывание метафизического вопроса. Философия - с позиций здравого человеческого смысла - есть, по. Гегелю,"перевернуть миром"Своеобразие нашего подхода требует соответственно предыдущей характеристики ее м мы получаем с двойственной свойства всякого метафизического вопрошанияо запитування.

Во-первых, любое метафизический вопрос всегда охватывает метафизическую проблематику в целом. Оно всегда идет от этого самого целого. Во-вторых, любое метафизический вопрос может быть поставлен только так, что тот, кто спрашивает, - как тот, кто спрашивает, - тоже вовлекается в него, т.е. тоже попадает под вопрос. Это будет нам указанием: наше метафизический вопрос должен касаться целого и выходить из сущностного расположе ния нашего присутствия, запрашивающего. Мы заботимся вопросом здесь и теперь, для нас. А наше присутствие - в сообществе исследователей, преподавателей и учащихся, - определяется наукой. Какая сущностная событие происходит в подвалах нашего человеческого бытия из-за того, что наука стала нашей страстьюрастю?

Научные области расположены далеко друг от друга. Способ разработки ими своих предметов корне разное. Это разнообразие дисциплин, распалось, сегодня еще как-то скрепляется только технической организации ией университетов и факультетов и сохраняет определенное значение только вследствие практического целеполагания отраслей укорененность наук в их сущностной основе, наоборот, отмершиерла.

И все-таки: во всех науках мы, согласно их самая настоящая интенцией, входим в отношения с сущим самим по себе раз если смотреть с точки зрения наук, ни одна отрасль не имеет преимущества над другой, ни природа на ад историей, ни наоборот. Ни один способ разработки предмета не имеет преимуществ перед остальными. Математическое познание не строже, чем историко-филологическое. У него есть разве что характер"точности", который не совпадает я со строгостью требовать от историографии точности означало бы выступать против идеи специфической строгости гуманитарных наук мироотношения, пронизывающей все науки как, заставляет их искать само по себе сущее, чтобы согласно его существом, содержанию и способу существования сделать его предметом фронтального исследования и обоснованного определения. В науках - согласно их идеи - происходит подход вприту л к существенной стороны всех сказалторони всіх речей.

Это особое отношение к миру, направлено на сущее как таковое, тоже поддерживается и направляется определенной свободно избранной установкой человеческой экзистенции. Ведь в каком-то отношении к сущему находятся ь донаучная и вненаучного деятельность или бездеятельность человека. В науки в противовес повседневной практике есть и характерная особенность, что она присущим только ей образом подчеркнуто и деловито дает первое и последнее слово исключительно самому предмету. Среди такого деловитости научного исследования, представление, обоснование имеет место своеобразно ограниченное подчинение науки самому по себе сущему, направленных не на то, чтобы раскрытие последнего шло только от него самого. Эта строгая подчиненность исследования и научной теории сущем перерастает, далее, в основу для возможности своего рода ведущей, пусть ограниченное ной, роли науки внутри всей человеческой экзистенции. Особое мироотношения науки и установка человека, направляет ее, могут быть вполне понятными, конечно, только если мы увидим и уловим, что е дбуваеться при таком мироотношения и такой установки. Человек - сущее среди другого сущего -"занимается наукой"Во время такого «занятия» происходит не менее как вторжение известного сущего, именуется я человеком, в совокупность сущего, - правда, так, что во время этого вторжения и благодаря ему сущее раскрывается именно в том, что и как есть. Вторжение науки, раскрывая сущее, помогает ему - по-своему - стать прежде всего самим собо стати передусім самим собою.

Эти три - мироотношения, установка, вторжение - в своей исходной единства вносят зажигательную простоту и остроту присутствия в научную экзистенцию. Если мы недвусмысленно берем освещены таким образом наук кову присутствие в свое владение, то должны сказать:

То, на что направлено наше мироотношение, есть само сущее - и больше ничего

То, чем руководствуется вся наша установка, есть само сущее - и кроме него ничего. То, с чем работает исследования, вмешивается в мир, является само сущее - и ничто более того

Но странное дело: именно когда человек науки закрепляет за собой свою найистиннишу суть, она явно или неявно заговаривает и о другом. Исследованию подлежит только сущее и больше - ничто: одно сущее и кроме варительно ого - ничто; единое сущее - и более того - нищо.

Как обстоит дело с этим. Ничто?

Но зачем нам беспокоиться об этом. Ничто? им в покое? вес ей теперь еще раз со всей серьезностью и трезвостью заявить, что для нее речь идет исключительно о сущем. Ничто - чем еще оно может быть для науки, кроме бреда и бессмыслицы? в ясно одно: о. Ничто наука знать ничего не хочет конце концов, это и будет строго научной концепцией. Ничто. Мы знаем его, когда не хотим о нем, о. Ничто, ничего знатзнати.

Наука ничего не хочет знать о. Ничто. С той же очевидностью, однако, остается верным: когда она пытается выразить собственную сущность, она обращается за помощью к. Ничто. Она требует того, что с сама отвергает. Что за двойственность проявляется здесьут?

При осмыслении нашей сегодняшней экзистенции как таковой, который определяется через науку, мы попали в самую гущу противоречия. Противоречие сама по себе разворачивается в вопрос. Вопрос только и ожидает, чтобы явно высказали: как обстоит дело с. Ничтоо?

Разработка вопрос. Разработка вопрос о. Ничто должна поставить нас в положение, на основе какого либо станет возможно на него ответить, или окажется невозможность ответа. Мы остались с. Ничто в руках. Наук ка с высокомерной равнодушием к нему оставляет его нам как то, что"не существуете існує"

Попробуем все же поставить вопрос о. Ничто. Что такое. Ничто? естьє"

Как нечто сущее. Но именно от сущего. Ничто абсолютно отличное. Наш вопрос о. Ничто - что и как,. Ничто, есть - искажает предмет вопроса до его противоположности. Вопрос само себя лишает собственного предметом етета.

Соответственно и ни на один вопрос тоже совершенно невозможная. Действительно, она неизбежно приобретать форму:. Ничто"есть"тем-то и тем-то. И вопрос, и ответ по. Ничто одинаково бессмысленные

Так что не требуется, якобы, даже ни одной отпора со стороны науки. Часто цитируемое как основное правило всякого вообще мышления положение о избежание противоречия, общеобязательная"логика"Упреки. Ринне подсекают наш вопрос мышления, которое по своей сути всегда есть мышление о чем-то, действительно пришлось бы, проникшись осмыслением. Ничто, действовать вразрез с собственной существенноголасною суттю.

Поскольку, таким образом, нам вообще отказано в возможности сделать. Ничто предметом мысли, то со всем нашим запроса о. Ничто мы уже подошли к концу - при условии, что в этом вопросе"логика"преподносить ться как последняя инстанция, рассудок является средством, а мышление - способом уловить. Ничто в его истоках и принять решение о возможных путях его раскрытия розкриття.

Как, неужели можно замахнуться на господство"логики"?

Не полноправный господин в нашем вопросе о. Ничто? е. Действительно,. Ничто есть отрицание всей совокупности сущего, оно совершенно не-сущее. Тем самым мы определенным образом подводим. Ничто под приведенное выше определение негативного и, следовательно, наверное, такого, что заперечует ься. Отрицание же, со своей стороны, в соответствии с господствующим и издавна неприкосновенным учением"логики"является специфическим действием рассудка. Как мы собираемся тогда в вопросе о. Ничто или хотя бы в вопросе о его подземных питнисть оставить рассудок в покое? го и. Ничто как особый род того, что отрицается? и не продумано до постановки четкого вопрос. Будем утверждать:. Ничто попереднише, чем. Нет и отрицаниеі і заперечення.

Если тезис обоснована, то возможность отрицания как действие рассудка и вместе с ней сам рассудок зависят определенным образом от. Ничто. Как он тогда может быть относительно. Ничто решающей инстанцией? кажущееся абсурдность вопросов об. Ничто, наконец, просто от слепого произвола рассудка, распоясавшийсяя.

Впрочем, если уж мы не даем формальной невозможности вопроса о. Ничто сбить с толку и наперекор ей все же ставим этот вопрос, то есть, наверное, удовлетворить, потому что так или иначе остается основ ственной требованием для возможности постановки любого вопроса. Если мы более всего должны поставить вопрос о. Ничто - о нем самом, - то тогда нужно, чтобы оно сначала просто существовало. Нужно, чтобы мы имели шанс с ним столкнутьсяся.

Где нам искать. Ничто? амого начала предполагает существование ищущего. В этом случае, однако, ищущим, есть. Ничто. Неужели бывают поиски без этого заведомого существования, поиски, которым отвечает одно чистое видшукува нияя?

Что бы здесь не было,. Ничто нам известно, хотя бы просто потому, что мы постоянно вскользь и бездумно говорим о нем. Это обыденное, поблекшее всей серостью самих по себе понятных вещей. Ничто, так неприметно миг готить в нашем многословии, мы не могли бы даже наскоро вложить в"определение":. Ничто является полным отрицанием всей совокупности сущего. Не даст нам эта характеристика. Ничто в худшем случае хотя н атяк на то направление, в котором мы только и можем натолкнуться на. Ничтоися на. Ніщо?

Впрочем, ведь даже если мы пока оставим в стороне проблематичность отношения между отрицанием и. Ничто, которым мыслимым образом мы - конечная существа - можем сделать совокупность сущего доступной одновременно как в ее всеобщности самой по себе, так и для нас? речуеться. На этом пути мы, конечно, получим формальное понятие воображаемого. Ничто, однако никогда не получим само. Ничто. С другой стороны, ведь. Ничто - ничто, и между воображаемым и"настоящим"Ничто не может и не оказаться различия, тем более, что. Ничто в себе тоже предлагает полное отсутствие каких-либо различий. Да и само"настоящее"Ничто - разве оно не снова то же закамуфлированное, но от того не менее абсурдное понятие существующего. Ничто? доведена лише фундаментальним досвідом. Ніщо.

Как правильным является то, что мы никогда не схватываем все сущее в его безусловной совокупности, так несомненно и то, что мы все же часто видим себя как таковых, стоящих посреди совокупности сущего, так или иначе приоткрылась. Охват совокупности сущего, собственно, по самой своей природе отличается от ощущения себя посреди сущего в целом. Первое в принципе невозможно. Второе постоянно осуществляется в нашей м бытии. Конечно, дело выглядит так, будто в наших повседневных заботах мы привязаны именно только к тому или иному конкретному сущего, будто потеряны в том или ином кругу сущего. Какой бы раскол той, однако, не казалась повседневность, она все же, пусть только в виде тени, еще содержит в себе сущее как единство"целого"Даже тогда, и именно тогда, когда мы еще не озабочены непосредственно вещами и самими собой, нас захватывает это"в целом", например, настоящей скуки. До нее еще далеко, когда нам просто кажется скучной эта книга или иной спектакль, и профессия или это безделье. Она врывается, кол и"берет давление"Глубокий сумм, бродит в безднах нашего бытия, словно глухой туман, смещает все вещи, людей и тебя самого вместе с ними в одну массу какого-то странного безразличия. Этим грустью приоткрывается сущее в циломті.. Цим сумом прочиняється суще в цілому.

Другую возможность такого приоткрывания таит радость от близости человеческого присутствия, а не просто личности - любимого человека

Подобное настроение, когда"все"становится каким-то особенным, дает нам - в свете этого настроения - ощутить себя посреди сущего в целом. Наше настроение не только приоткрывает нам, каждый раз по-своему, сущее в целом, но такое приоткрывания - в принципиальном отличии от того, что просто случается с нами, - является одновременно и фундаментальной событием нашего бытияашого буття.

То, что мы называем такими"ощущениями", не является ни мгновенным аккомпанементом нашей мыслительной и волевой деятельности, ни просто побуждением к такой, ни переживанием, случайно наплывает из тех, которые доказывать ться как-то преодолеватьось долати.

Впрочем, именно когда настроения ставят нас таким образом перед сущим в целом, они закрывают от нас. Ничто, которое ищется. Мы тем более не будем здесь высказывать мнение, будто акт отрицания совокупного сущего, как оно приоткрывается нам в настроениях, поставит нас перед. Ничто. Задать нас перед ним по-настоящему мог бы также только настроение, по самой сути совершенного в нем раскрытия обнаруживает. Нищщо.

Бывает в нашем бытии такая настроенность, которая способна приблизить его к самому. Ничто?

Это может происходить и действительно происходит - хотя достаточно редко, только мгновенно, - в фундаментальном настроении ужаса. Под"ужасом"мы понимаем здесь не ту слишком частую способность ужасаться, которая, собственно, родственного на с избытком робости. Ужас корне отличается от страха. Мы боимся всегда того или иного конкретного сущего, которое нам угрожает в том или ином определенном отношении. Страх перед чем-то так ож всегда касается каких-то определенных вещей. Поскольку опасению и страха присуща эта очерченность причины и предмета, робкий и пугливый прочно связаны вещами, среди которых находятся в попытке в спасаться от чего-то - от вот этого - они теряются и по остальным, то есть всего"теряют головуuot;втрачають голову".

По ужаса для такого смятения уже нет места. Чаще как раз наоборот, ужаса присущ какой-то оцепенении покой. Хотя ужас - это всегда ужас перед чем-то, но не перед этой вот конкретной вещью. Кошмар перед д чем-то - всегда ужас от чего-то, но не от этой вот определенной угрозы, неопределенность того, перед чем и от чего берет нас ужас, есть не просто недостаток определенности, а принципиальная невозможность определить, что и м не было. Она дает о себе знать в следующей общеизвестной формулрмулі.

В состоянии ужаса, говорим мы,"человеку делается жутко"Что"делает себя"жутким и которой"человек"? пьем в какой-то безразличия утопает, однако, не в смысле простого исчезновения, а вещи возвращаются к нам этим своим оседанием как таковым. Проседание сущего в целом наседает на нас ужаса, подавляет нас не с алишаеться ничего для опоры. Остается и зашморгуе нас - среди ускользания сущего - только это"ничто вислизання сущого - тільки це "ніщо".

Кошмаром приоткрывается. Ничто

В состоянии ужаса"земля уходит из-под ног"Точнее: ужас забирает у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом. Отсюда и мы сами - вот эти существующие люди - с общим провалом сущего тоже ускользает мо сами от себя. Поэтому жутко делается в принципе не"тебе"и"мне", а"человек"Только наша чистая присутствие в поражении этого провала, когда ему уже не на что опереться, все еще тули йому вже немає на що опертися, все ще тут.

Ужас перебивает в нас способность речи. Поскольку сущее в целом ускользает и надвигается прямое. Ничто, перед его лицом умолкает всякое болтовня с ее"есть"То, что мы, охваченные"ужасом", часто пытаемся п нарушить пустую тишину ужаса любыми словами, лишь подчеркивает надвигающейся. Ничто. Что ужасом приоткрывается. Ничто, человек сам подтверждает сразу, как только ужас отступит. С ясностью понимания, держится н а свежести упоминаний, мы вынуждены признать: там, перед чем и по поводу чего нас охватил ужас, не было,"собственно", ничего. Так оно и есть: само. Ничто - как таковое - встал перед намНіщо - як таке - постало перед нами.

В фундаментальном настроении ужаса мы достигли того события в нашем бытии, благодаря которой открывается. Ничто и исходя из которого должен стоять вопрос о нем

Как обстоит дело с. Ничто?

Ответ на вопрос. Единственно важное для нашей ближайшей цели ответ можно считать уже полученной, как только мы позаботимся о том, чтобы вопрос о. Ничто действительно продолжало стоять перед нами. Что от н нас требуется, так это проследить за превращением человека на свою чистую присутствие, которое происходит с нами в настроении ужаса, и схватить. Ничто, открывается здесь, таким, каким оно дает о себе знать. Этому способствует требование категорически отклонять те характеристики. Ничто, которые сложились не учитывая его самогоого.

Ничто дает о себе знать в настроении ужаса - но не как сущее. Так же выступает оно и как предмет анализа. Ужас вовсе не способ постижения. Ничто. Однако именно благодаря ему и в нем. Ничто приоткрывается. Хотя вновь ву же не как оно предстает в чистом виде"рядом"с совокупностью сущего, жутко проседает. Следует сказать наоборот:. Ничто выступает за ужаса одновременно с совокупностью сущего. Что означает это"одновременно с"е "водночас із"?

По ужаса сущее в целом становится шатким. В каком смысле становится? миччю по сущего целом. Скорее,. Ничто приоткрывается, собственно, вместе с сущим и в сущем как в таком, уходящую в своей полнототі.

По ужаса вовсе не происходит уничтожение всего сущего самого по себе, однако нам точно так же нет никакой необходимости производить сначала отрицание сущего в целом, чтобы впервые получить. Ничто. Не говоря вж же о том, что ужаса как таковом чужая эксплицитная построение негативных высказываний, с подобным отрицанием, якобы имеющим синтезировать. Ничто, мы в любом случае опоздали бы. Мы уже к этому зуст рилися с. Ничто. Оно, мы сказали, выступает"одновременно"с ускользания сущего. Загалоущого загалом.

По ужаса происходит шараханья от чего-то, но это шараханья - не бегство, а оцепенении покой шараханья следует из. Ничто. Ничто не затягивает в себя, согласно своим существом отсылает от себя. Отправка от себя как к такое есть вместе с тем - за счет того, что оно заставляет сущее ускользать, - отсылка к сущему в целом, утопающий. Это отталкивание-отсылка к сущему, уходящую в целом, отовсюду теснит нас за ужаса, составляет сущность. Ничто: уничтожение. Оно не является ни уничтожением сущего, ни итогом какого-то возражения. Уничтожение никоим образом не позволяет и списать себя на счет уничтожения и отрицания. Ничто именно уничтожать нищить.

Уничтожение не случайно событие, а то отталкивающее отсылки к ускользающей сущего в целом, которое приоткрывает это сущее в его полной, до того скрытой странности, как нечто совершенно. Другое - в противовес. Ничто

В светлой ночи ужасающего. Ничто впервые происходит проще раскрытия сущего как такового: раскрывается, что оно есть сущее, а не. Ничто. Это"а не. Ничто", что выглядит во фразе необязательным приложением, - совсем м не объяснение задним числом, а выходное условие возможности произвольного раскрытия сущего вообще. Сущность. Ничто, уничтожает исходным образом, и заключается в этом: оно впервые ставит наше бытие перед сущим как жещим як таким.

Только на основе исходного явления. Ничто человеческое присутствие способно подойти к сущему и вникнуть в него. Поскольку наше присутствие по самой своей сути состоит в отношении к сущему, каким оно и не является и которым оно само является, как такое присутствие оно всегда происходит с. Ничто, ранее уже приоткрылосья.

Человеческая присутствие означает висунутисть в. Ничто

Выдвинутая в. Ничто, наше присутствие в любой момент всегда заранее уже выступает за пределы сущего в целом. Этот выход за пределы сущего мы называем трансценденцией. Не была бы наше присутствие в основе своего сущности такой, что трансцендуе, есть, как мы можем теперь сказать, если бы оно не было предварительно всегда уже выдвинутым в. Ничто, оно не могло бы возникнуть по сущего, а следовательно, и в отношении самого себбе.

Без исходной открытости. Ничто нет никакой самости и никакой свободы

Тем самым ответ на вопрос о. Ничто получена. Ничто - не предмет, ни вообще что-либо сущее. Оно не встречается ни само по себе, ни стороне от сущего вроде приложения к нему. Ничто является условием воз сти раскрытия сущего как такового для человеческого бытия. Ничто не составляет, собственно, даже антонима по сущего, а исходным образом принадлежит к самым его основ. В бытии сущего совершает свое уничтожение. Нищ. Ніщо.

Теперь, наконец, предоставим слово слишком долго сдерживаемое сомнения. Если наше присутствие способна входить в отношения с сущим, т.е. екзистенциюваты, только благодаря висунутости в. Ничто и если. Ничто первично в открывается только в настроении ужаса, не придется нам постоянно терять почву под ногами в этом ужасе, чтобы вообще экзистенцию-вать? редко? обигливистюю?

Но что означает, что первоначальный ужас бывает лишь в редких мгновениях? обе вполне утонуть в сущем. Чем больше мы в своих стратагемы возвращаемся к сущему, тем меньше даем ему ускользнуть как таковому; тем более отворачиваемся от. Ничто. Поэтому и тем вернее мы выгоняем себя на обыденную внешнюю поверхность нашего бытияття.

Впрочем, это наше постоянное, хотя и двусмысленное отвлечение от. Ничто до определенных пределов соответствует его собственному смысла. Оно,. Ничто, в своем уничтожении раз и отсылает нас к сущему. Ничто уничтожает неумолчно без того, что об мы знали об этом событии тем знанием, которым повседневно руководствуемсяся.

Что может навязчивей говорить о постоянной и повсеместной, хотя и закрытая, открытость. Ничто для нашего присутствия, чем отрицание? товхування и противопоставление, вроде какой-то изолирующей прокладки. Да и как может отрицание извлечь свое. Ни с самого себя, когда оно только и способно отрицать, когда ему уже заранее дано нечто, что пи длягае отрицанию? своей стороны, способно открыться только тогда, когда его источник, то есть уничтожение, в роли которого находится. Ничто, и, следовательно, само. Ничто выходит из своей сокровенности не ни возникает через отрицание, а отрицание коренится в. Нет, вытекающий из уничтожения. Ничто. Отрицание является лишь разновидностью поведения, уничтожает, т.е. такой, которая заранее уже опирается на уничтожение. Нищ нищення. Ніщо.

Тем самым названная выше тезис нами в основном доказана:. Ничто - источник отрицания, не наоборот. Если таким образом могущество рассудка надламуеться в области вопросов о. Ничто и о бытии, то решается и судьба господства"логики"внутри философии. Сама идея"логики"расплывается в водовороте первичнее запросарвиннішого запитування.

Сколь бы часто и разнообразно отрицание - высказанное или нет - не пронизывало собой любое мышление, оно ни в коем случае не является единственным полноправным свидетельством того открытости. Ничто, которая по существу принадлежит ить нашем бытию. Возражения по сути нельзя признавать ни единственным, ни даже главным родом поведения, уничтожает, в которой наше бытие сколихуеться уничтожением. Ничто. Бездоннише, чем простая уместность обдума ного отрицаниея,

Жесткость действия вопреки и разрезая острота презрения ответственно - мука несостоятельности и беспощадность запрета удручающе - горечь утраты

Эти возможности поведения, уничтожает, - силы, среди которых наше бытие несет, хотя и не преодолевает, свою заброшенность, - вовсе не разновидности простого отрицания. Это не мешает им, конечно, проявляться в. Нет и в за апереченни. Здесь отрицание с особенной ясностью выдает свою пустоту и размах. Сплошная просякнутисть нашего бытия поведением уничтожает, - свидетельство постоянной и, разумеется, затененной развернутости. Ничто, представляемой в своей первичности только ужасом. Но именно благодаря этой постоянно скрытой присутствии выходной ужас в нашем бытии преимущественно подавлено. Ужас - с нами. Вий только спит. Его сквозное дыханий ния веет в нашем бытии - всего в склонном"ужасаться"; незаметно - в деловитом с его"да-да","нет-нет"; раньше в потайном; наиболее предпочтительно в том, терпящего потрясения, и дерзновением людсь кому бытии. А последнее осуществляется только через то, что себя тратит, чтобы сохранить таким образом свою последнюю велиберегти таким чином свою останню велич.

Ужас, сопровождающий упорство, не требует никакого противопоставления себя ни радости, ни уютном самоудовлетворением мирным занятиям. Он заключается

По эту сторону подобных противопоставлений - в тайной союзе с окрыленности и в покорностью творческой тоски

Первичный ужас может проснуться в нашем бытии в любой момент. Для этого вовсе не нужно, чтобы его разбудила какая-то экстравагантная событие. Глубине его действия отвечает ничтожество возможных поводов д для негого.

Он постоянно готов ворваться к нам, и все же врывается, вырывая почву из-под наших ног, лишь очень редко

Висунутисть нашего бытия в. Ничто на почве потаенного ужаса делает человека заместителем. Ничто. Мы настолько конечных, что сами никак не можем собственным решением и собственной волей поставить себя перед лицом. Ничто. В. В такие бездны нашего бытия въедается эта ограниченность концом, что в настоящий и безусловной кинечности нашей свободе отказаноно.

Висунутисть нашего бытия в. Ничто на почве потаенного ужаса есть переступанием за сущее в целом: трансценденцией

Наше вопрошание о. Ничто призвано продемонстрировать нам метафизику саму по себе. Название"метафизика"идет от греческого. Этот удивительный титул был позднее истолкован как обозначение такого исследования, ко отре выходит trans -"за"сущее как так;за" суще як таке.

Метафизика - это вопрошание более сущее, за его пределы, так, что мы получаем после этого сущее для понимания как таковое и в целом

В вопросе о. Ничто такой выход за сущее в целом имеет место. Тем самым наш вопрос оказывается"метафизическим"Подобным вопросом мы дали в самом начале двойственную характеристику: каждый метафизический вопрос я охватывает прежде всего целое метафизики. В каждый метафизический вопрос, кроме того, каждый раз включается также и человеческое бытие, запросая, що запитує.

В каком смысле вопрос о. Ничто пронизывает и скрепляет собой совокупное целое метафизики?

О. Ничто метафизика издавна высказывается в одной известной - конечно, многозначной - тезисе: ex nihilo nihil fit, из. Ничто ничего не возникает. Хотя при рассмотрении этого тезиса. Ничто само по себе никогда, собственно, проблемой не становится, однако в свете того или иного взгляда на. Ничто здесь приобретает выявление соответствующее принципиальное и определяющее понимание сущего. Античная метафизика берет. Ничто в смысле не-сущего, т.е. неоформленного материала, который не может сам себе придать образу оформленного сущего, возникает, соответственно, тем или иным"видом"(эйдосом). Сущее здесь - образ, формирует сам себя, который как таковой предстает в ос яжний уверенности (подобию). Источник, правомерность и границы этого понимания бытия так же мало поддаются выяснению, как и само. Ничто. Христианская догматика в противовес этому отрицает истинность положения ex nihilo nihil fit, одновременно наделяя. Ничто новым значением в понимании полного отсутствия позабожественного сущего: ex nihilo fit - ens creatum. Ничто становится теперь антонимом к истинно сущего, к summu m ens, к. Богу как ens increatum. И снова эта интерпретация. Ничто отсылает к осноположного понимание сущего. Метафизическое понимание сущего располагается здесь, однако, в той же плоскости, что и вопрос о. Н и что. Вопрос о бытии и о. Ничто как одинаково выпускаются. При этом никого не смущает даже то затруднение, что если. Бог творит из ничего, то именно он должен находиться в определенном отношении к. Ничто. Вместе с тем если. Богзом із тим якщо. Бог є

Бог, то знать. Ничто он не может - постольку, поскольку"абсолют"исключает из себя любую"ничтожество"

Эта грубо набросанная историческая ретроспектива демонстрирует. Ничто как антоним собственно сущего, т.е. как его отрицание. Когда. Ничто становится неким образом проблемой, то происходит совсем не просто лишь уточнение ц этого контрастного соотношения, но впервые только и возникает собственно метафизическая постановка вопроса о бытии сущего. Ничто уже не остается неопределенной противоположностью сущего, а приоткрывает свою надлежащие во к бытию сущегого.

"Чистый бытия и чистое ничто суть поэтому одно и то же"Этот тезис. Гегеля вполне правомерна. Бытие и. Ничто взаемоналежать друг другу, однако не потому, что они - с позиций гегелевского понимания мышления - сбо игаються по своей неопределенностью и непосредственностью, а потому, что само бытие по своему естеству конечных и проявляется лишь в трансценденции выдвинутого в. Ничто человеческого бытияського буття.

Если вопрос о бытии как таковом, со своей стороны, - всеохватывающее вопрос метафизики, то и вопрос о. Ничто оказывается, что охватывает всю совокупность метафизики. Вопрос о. Ничто пронизывает собой все целое е етафизикы, однако еще и потому, что невольно ставит нас перед проблемой происхождения отрицания, то есть, собственно, перед решением вопроса о правомерности господства"логики"в метафизике метафізиці.

Старая тезис ex nihilo nihil fit приобретает в таком случае еще одного значения, попадает в самую суть проблемы бытия и оповещает: ex nihilo omne ens qua ens fit,. В. Ничто человеческого присутствия сущее в целом оп первого только и приходит к самому себе сообразно своей найвласнишою возможностью, т.е. конечным чино.

А в каком смысле вопрос о. Ничто, будучи метафизическим, вбирает в себя наше бытие, спрашивает? , определяемая ею, связано с вопросом о. Ничто, то этот вопрос должен делать его проблематичнымм.

Наше научное бытие приобретает своей простоты и заостренности благодаря тому, что подчеркнутым образом вступает в отношение к самому по себе сущего и только к нему. Науке хотелось бы. Ничто отбросить из жестом зовет ерхности. Теперь, однако, в вопросе о. Ничто оказывается, что это наше научное бытие возможно лишь в том случае, если оно предварительно уже выдвинуто в. Ничто. Оно понимает себя таким, каким оно есть, только тогда когда не уклоняется от. Ничто. Пресловутые трезвость и всесилие науки превращаются в насмешку, если она не принимает. Ничто всерьез. Только благодаря открытости. Ничто наука способна сделать сущее как таковое пред метом исследования. Только тогда наука екзистуе, отталкиваясь от метафизики, она способна снова и снова отстаивать свое сущностное задача, не в сборе и составлении знаний, а в размыкания, я ке каждый раз заново достигается, всего пространства истины природы и истористорії.

Только потому, что в основе человеческого бытия приоткрывается. Ничто, странность сущего, отчуждает, способна увлечь нас в полной мере. Только когда нас подавляет странность сущего, отчуждает, оно пробуждает в нас и вызывает удивление себя. Только на основе удивления - т.е. открытости. Ничто - возникает вопрос"Почему?" основы и обосновывать. Только благодаря нашей способности спросить и обосновывать для нашей экзистенции становится доступной судьба исследовательоступною доля дослідника.

Вопрос о. Ничто нас самих - тех, кто спрашивает, - ставит под вопрос. Оно - метафизическое

Человеческое бытие может входить в отношение к сущему только потому, что выдвинутое в. Ничто,. Выход за пределы сущего осуществляется в самой основе нашего бытия. Но такой выход и есть метафизикой в??собственном смысле слов ва. Тем самым допускается: метафизика принадлежит к"природе человека"Она не является ни разделом школьной философии, ни отраслью капризных интуиций. Метафизика есть основным событием в человеческом бытии. Она является и сам им человеческим бытием. Поскольку истина метафизики содержится в этой бездонной основе она характеризуется риском глубокой обманчивости, постоянно ее подстерегает. Поэтому к серьезности метафизики науке со всей ее строгостью еще очень далеко. Философию никогда нельзя измерять масштаб идеи наукна масштаб ідеї науки.

Если мы действительно прониклись развернутыми в нас вопросами о. Ничто, то метафизика просто продефилировала перед нами в своих внешних чертах. Вместе с тем мы и не"погрузились"в нее будто впервые. Мы и не мож жемо в нее погрузиться, потому что - так екзистуемо - всегда уже находимся в ней. Поскольку человек екзистуе, тем или иным образом осуществляется и ее философствования. Философия - то, что мы так называем, - является приведением в движение метафизики, в которой философия приходит к себе самой и к своим неотложных задач. А философия приходит в движение только благодаря своеобразному прыжке, в котором наша собственная экзистенция прис вячуеться сущностным возможностям человеческого бытия в целом. Для этого скачка решающим является: прежде, предоставление пространства для сущего в целом, затем - свободное отпуска себя в. Ничто, т.е. лишение в ид божков, которые у каждого есть и в которых каждый имеет привычку прятаться, наконец - допущение размаха этой безопирности, чтобы в своих взлетах она постоянно возвращалась к основному вопросу метафизики, самим. Ничто вынужденного: почему вообще есть сущее, а не, наоборот,. Ничто, навпаки,. Ніщо?